Петкана - страница 17
В Царьграде куртизанки и знатные дамы, казалось, задались целью походить друг на друга. И те, и другие щеголяли в заморских шелках. Накрашенные и нарумяненные. Благоухающие пряными, дразнящими ароматами сладострастного Востока. Они ослепляли блеском драгоценностей и украшений. Смотрели так, будто обещали всё. Двигались, словно предлагали себя каждому встречному.
От нее же исходил нежный запах базилика. Бледная и хрупкая, она смотрела на мир глазами ребенка, пальцы ее были так тонки, почти прозрачны. Она всегда носила простую темную одежду, которая, однако, лишь сильнее подчеркивала ее благородство и обаяние. Держалась она с достоинством, но и без тени гордости. Часто была задумчива и отрешенна, словно всматривалась в незримый, только ей ведомый мир. Своей красоты она словно не замечала, как будто ей было полностью безразлично, какой предстает она в чужих очах. И от этого она казалась еще прекраснее!
И после, когда я уже немало знал о ней, она все равно продолжала казаться мне необыкновенным созданием. Ибо столь чудесна была ее исключительность между нами.
Я сразу же потерял от нее голову! С первой же нашей встречи, которая, если и была таковой, то только для меня. Ведь она, будучи погружена в молитву, меня даже не заметила.
Прежде я никогда не терялся, если нужно было завоевать девушку. Все равно какую! Дерзкие девчонки только забавляли меня. О, я умел укрощать строптивых! Властный взгляд, горящий желанием. Как бы случайное пожатие нежной ручки. Неожиданный долгий поцелуй в губы. И вот уже девчушка сама падает мне на грудь, как сорванный цветок.
Но с ней я не смел даже заговорить!
Случалось мне ухаживать и за замужними женщинами. Тоскующие по своим мужьям, растрачивавшим силу и молодость в ратных походах и случайных объятиях, которые были еще одной стороной всякой войны, они с благодарностью принимали мои услуги искусного и неутомимого любовника, умеющего держать язык за зубами.
Бывало, что я приводил под окна к своей избраннице певцов и музыкантов, чтобы выманить ее в тенистый сад сладкими трелями и нежными вздохами. Но какие песни способны прельстить живущую при храме? Которая целыми днями и даже ночами, как утверждала молва, молилась и орошала слезами радости и умиления святые иконы, а не грудь своего возлюбленного. Которую утро заставало не в постели, а на исполнении молитвенного правила.
Сколько дней провел я, слоняясь по Ираклийскому предместью, где, как мне удалось выяснить, она поселилась! Сколько ночей потом стоял я, подобно бездомному псу, под окном ее скромной комнатки, напоминавшей келью! Но так и не решился хотя бы одним робким движением обнаружить свое присутствие.
Я потерял покой и сон. Жизнь стала мне не мила.
Сколь глупым и ничтожным казалось мне теперь все прежнее бахвальство и кичливость. Сколь жалко звучали отныне прежние надменные речи. Какими безобразными и уродливыми выглядели сейчас в моих глазах женщины, которых я еще совсем недавно считал настоящими красавицами.
Все, что прежде возбуждало меня, стало скучным и пресным. Все, что прежде радовало, теперь вызывало лишь равнодушие. То, что раньше составляло суть и смысл моей жизни, казалось ныне пустым и бессмысленным.
Как проклятый, скитался я по городу. Искал ее. Подкупал уличных мальчишек, заставляя их шпионить за ней и доносить, где она сейчас и что делает. И, получив очередное известие, немедленно отправлялся в названное место, чтобы хоть издали увидеть ее.
Однажды я осмелел настолько, что решился подойти к ней после богослужения.
Долгим было мое ожидание. Вот уже разошлись все люди. Вот уже и священники покинули опустевший храм. В церкви оставались только мы двое. Но она по-прежнему продолжала молиться. Со стороны могло показаться, что молюсь и я. Но нет! Да, я стоял, сложив руки на груди и глядя на распятие перед собой, однако думал все время только о ней. Как подойти к ней? Как сказать? Чтобы не испугать и не оскорбить ее. Как привлечь ее к себе? Как подарить ей прекрасную розу, которую я в то утро самолично выбрал для нее, словно обручальное кольцо, и которая, наверно, уже совсем увяла под плащом от жара моего тела.