Пиар добра или как просрать всё - страница 28

Но после пятого стакана – именно пятого – я знаю, я считал – пятого стакана, люди перестают бояться. Они снимают маски и бросают их в сторону. Им становится по хуй, прилетит ли шайба. Люди перестают быть вратарями после пятого стакана – вот что я понял. Люди становятся вратарями без страха. Люди становятся отважны.

Любовь к искусству просыпается тогда, когда люди отбрасывают хоккейные маски. Тогда люди вдруг начинают хотеть искусства. Это сильное желание, в нем много свободы и мало смысла. Оно прекрасно. Люди начинают хотят петь и танцевать. Это самые доступные виды искусства. Конечно, отдельные извращенцы, под влияньем, варианта нет - Мейерхольда, начинают хотеть экспериментальных постановок, авангардного балета. Но нормальные, простые люди – не хотят авангарда, не хотят и не могут балета. Они хотят петь и танцевать.

И они это делают. Как умеют. Умеют все это примерно одинаково. Это тоже прекрасно, в этом есть первобытная сила и равенство всех перед лесом. Это есть в танцах голых людей Африки. Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы из среды африканских голышей выдвинулся Рудольф Нуриев? Нет. Потому что в первобытности все равны и все прекрасны. А если кто-то и пытается выдвинуться - его сейчас же заметит и пометит вонючей жидкостью шаман. Только в извращенной, богатой геями среде балета может вспыхнуть гений Нуриева! Потому что в этой среде миллионы уебков в трико делают все от них возможное, чтобы он – гений - не родился. Но это и есть самая питательная среда для рождения гения, это для гения – как навоз для растения. И вот тогда из навоза, из мрака, из хаоса, натянув трико на свои мощные гогошары, выпрыгнет, и полетит, испорченный и вечный, Рудольф Нуриев. А потом умрет, и спрячется под каменным мусульманским своим одеялом. Потому что - герой. А потом на фоне его могилы будут фотографироваться не герои, а пидарасы. И будут посылать друг другу фотокарточки с надписью:

«Я в Париже, на фоне могилы Нуриева. Нуриев умер, а я живой и сейчас пойду кушать».

Гений всегда рождается в среде извращенцев, а примитивное искусство - гениев не знает. Потому что в примитивном искусстве каждый – гений.

Я всегда любил примитивное искусство синего танца. В нем много красоты, хоть ее порой трудно разглядеть. Но я всегда любил смотреть, как люди сдвигают столы и стулья, уже решили – будут танцевать, и летят куда-то в угол хоккейные маски, и глаза у теток горят, и набухают у мужиков мошонки, и вот уже ебнули шестой, и - седьмой стакан, а кто-то, отважный, таким был всегда я, впрочем, это я забегаю намного вперед - вонзил сгоряча и восьмой. И все начинают петь и танцевать.

Все есть в этих песнях и танцах. Есть тоска, и есть свобода. Есть поля, и есть леса. Есть мхи, и есть болота. Петь начинают первыми женщины. А танцевать – мужчины. В этом есть Африка, и есть красота. Природу свою человек изменить не в силах. Часто хочет изменить, но – не в силах. Природа есть природа. Я считаю, что надо отдаться природе. Потому что природа – женского рода.

Третье появление в романе Светки

Природа человека такова, что будучи синим, он становится героем. На этом следует остановиться отдельно.

Когда человек трезвый, он есть уёбище. Он не может петь и не может танцевать – мешает что-то. Не пиджак, не галстук, не конституция страны. Мешает чувство стыда. Стыд – вот враг героя. Если человек испытывает стыд – героем ему не стать. Стыдно быть героем. Героем вообще быть стыдно, и оттого так трудно.

Но когда человек засинячит, стыд покидает его. Дело в том, что за чувство стыда отвечает определенный участок головного мозга. Так совпало, что этот участок больше ни за что не отвечает – поэтому он так важен. Пока у человека работает этот участок мозга, у него есть стыд, а пока у него есть стыд, он не станет героем, а пока он не станет героем, он будет жить.

Но синий человек становится героем – важный участок мозга отключается, стыд уходит, хочется петь. Так возникает временное состояние синего геройства. Это очень специфическое состояние. У человека в этом состоянии есть все признаки героя, но он, конечно, не настоящий, не навсегда герой. Он временно герой. Он лишь вошел в состояние геройства. От истинного героизма временное состояние геройства отличается тем, что, во-первых, второе наступает лишь на фоне синьки, в то время как герой и без синьки – герой. Хотя это редкость – герой без синьки.