Плач по красной суке - страница 20

— Семьдесят.

— И ты в него влюбилась?

— До полусмерти…

Бабы в недоумении разглядывали это диковинное создание. И только Ирма, внезапно оторвавшись от вязания, подняла свои глаза, похожие на студеные северные озера, и, глядя прямо на Анжелику, тихо заявила, что ее место в гареме.

Красавица внимательно на нее посмотрела, задумчиво потупилась, и такое несовременное, нездешнее у нее было лицо, что мне вдруг открылась ее подлинная суть и природа.

Да, она уродилась восточной женщиной. Ее восточная изнеженность, застенчивость, потаенность — все было создано для другой жизни, для гарема, где она проводила бы жизнь в томной неге, лени и беспечности, вдали от нескромных взглядов, пороков, страстей… Ей, как всякой драгоценной вещи, нужен был достойный властелин и хозяин. Ее нужно было украсть, полонить, запереть, спрятать. Нужны были жесткая сила и власть, чтобы сломить ее отчаянное биологическое сопротивление. Конечно, она бы вначале порыпалась, потрепыхалась в тоске и отчаянии, но потом бы неизбежно смирилась и была бы вполне счастлива в неволе.

От природы Анжелике была чужда свобода, свобода ее пугала. Тут, на свободе, ее подстерегали всякие ужасы и опасности, перед которыми она была беспомощна и беззащитна. Без клыков и когтей она не могла бороться и побеждать и поэтому не могла сама добывать себе пищу. Ей нужен был властелин и хозяин, который кормил бы ее из рук изысканными яствами, прятал от чужих похотливых взглядов. Я думаю, она и сама понимала всю меру собственной беспомощности перед мировой вселенской похотью, поэтому так пряталась и влюбилась в старика японца, увидев в нем достойного себя хозяина.

В нашей реальности Анжелике не было места, наша дикая угорелая свобода ужасала ее и калечила. Из прекрасной нимфы она постепенно превращалась в патологическую вырожденку, чудачку, калеку.

С тех пор Анжелика повадилась заходить к нам после рабочего дня и сидеть тихо в сторонке, присматриваясь и прислушиваясь к нашим разговорам. В ее пытливом взгляде сквозил какой-то немой вопрос, который она не решалась нам задать.

Постепенно мы привыкли к ее тихому присутствию и по-настоящему полюбили ее. Вот только странно, что одним своим появлением она почему-то провоцировала пьянку. Положим, и без нее мы никогда не отказывались от выпивонов. В тот юбилейный год пьянка приобрела какой-то вселенский, космический масштаб. На трезвенника косились подозрительно: поди знай, чем он там занимается в свободное от пьянки время, — может, что-то думает или соображает… Думать было не принято…

Анжелика почти никогда не отказывалась выпить вместе с нами, а порой даже сама приносила нам коньяк, бренди, джин, виски и другие незнакомые нам напитки, от которых мы особенно быстро балдели и тогда опять приставали к нашей красотке, срывали ее защитную маскировку. Если в помещении не было мужиков, она позволяла себя частично раздевать и разглядывать. Я думаю, ни один стриптиз не доставлял зрителям такого удовольствия. Мы балдели от ее красоты и радовались, как дети.

Человеческая красота для нашего неподготовленного восприятия была более наглядным образцом прекрасного, чем любое произведение искусства. Мы заранее ненавидели ту грубую скотину, которой суждено осквернить и разрушить это чудо природы. И тут, я думаю, мы изрядно поработали, чтобы отвратить нашу нимфу от представителей сильного пола и усугубить ее врожденную ненависть к этим парнокопытным. Но ей нужны были поддержка, участие и хоть такие поклонники и ценители ее природных дарований, как мы.

Помню, тогда выпал первый снег. Куда мы собрались ехать с Анжеликой, начисто забыла. Может быть, она хотела меня куда-то подвезти. Мы вышли из проходной и пересекли улицу по направлению к ее «жигулям». Все вокруг было белым, и даже наша невзрачная улочка вся осветилась и преобразилась. Было неожиданно пусто, и какая-то особая вкрадчивая тишина, казалось, опустилась на землю вместе со снегом.

Анжелика подошла к машине, открыла дверцу и уже занесла ногу, чтобы сесть за руль, но вдруг передумала. Она огляделась по сторонам, будто впервые тут находилась, глубоко, полной грудью вдохнула свежий воздух.