Победители без лавров - страница 13
Пит Данковский стиснул кулаки. Пересилив страх, он шагнул вперед и решительно сказал:
— А я все равно поступлю в Карнеги!
Казимир размахнулся и дал сыну звонкую пощечину. Наступила мертвая тишина. На щеке Питера остались белые следы пальцев, потом они побагровели. Пит в ярости занес кулак, но одну роковую секунду поколебался. Рука отца снова хлестнула его по лицу, на этот раз сильнее, оглушив его физически и сломив только-только нарождавшуюся решимость. Ярость угасла. Им овладела тоска. Руки бессильно опустились. Уолтер шагнул было вперед, но Стелла схватила его за локоть, и он остановился.
— Утром пойдешь на шахту, — сказал Казимир.
Питер молчал.
— Ты утром пойдешь на шахту. Понял?
— Да, папа.
Казимир обвел свирепым взглядом насупленные лица сыновей.
— Кто еще хочет перечить отцу?
— Не вздумайте меня тронуть, — сдержанно предупредил Уолтер. — Теперь уже не вы самый сильный, а я.
В новом порыве злобы Казимир занес руку для удара. Старший сын спокойно ждал. Казимир посмотрел в лицо самого сильного из своих сыновей. Он опустил руку и сказал:
— Отца надо уважать. Каждый из вас будет давать по десять долларов в месяц. Сыновья должны уважать отца.
— Уважение к отцу превыше всего, — тихо сказала Стелла.
Ненависть угасла, вернулась впитанная с молоком матери покорность родительской власти. Один за другим силачи сыновья повторяли:
— Хорошо, папа.
Вот так Казимир Данковский в пятьдесят три года переместился в кресло-качалку на парадном крыльце дома. Июньским вечером 1911 года Казимир упрямо обрек себя на безделье, которому суждено было длиться тридцать лет — до 1941 года, когда он умер в Детройте от рака желудка, а Питер Данковский, в будущем отец Дэвида Бэттла, ступил на путь, который привел его к гибели.
█
Где-то далеко в горах раздался паровозный гудок, протяжный, хриплый вой одинокого зверя; он медленно скатывался по горным склонам в лощины, где постепенно замирал, словно проваливался в преисподнюю, превращаясь в жуткую погребальную мелодию — у-у-у-у-у! И Эллен Фоли съежилась и сказала робко:
— Пит, не надо, мы не должны, Пит…
А его рука под юбкой неуклюже гладила ее ногу.
— Мы не должны! Пит, пожалуйста, не надо, Пит, пожалуйста!
Пит резко отдернул руку.
Чувствуя, что он обиделся, Эллен позвала:
— Пит…
Он молчал.
— Это паровозный гудок, Пит. Мне от него всегда делается не по себе. Мама говорит, что это мертвая собака воет, разыскивает своего мертвого хозяина.
Пит приподнялся, сел и поглядел в темноту.
— Это же гудел паровоз.
— А мама говорит, что это воет мертвая собака. Знаешь, что она говорит мне? Смертный грех! И я ничего не могу с собой поделать. Я все слышу: смертный грех, смертный грех… И кто-то нас оплакивает и кричит нам через долину.
— Силы небесные! Мертвые собаки, смертные грехи — того и гляди, на нас привидения набросятся. Ведь ты эти гудки по сто раз на дню слышишь. Да и что такое Суит-Уотер? Тюрьма с паровозными гудками — и все. Гудок как гудок, ни про какой смертный грех он не говорит. Он говорит: беги из этой тюрьмы, парень. Садись в поезд и беги в Акрон. Только и есть веселого в Суит-Уотере что гудки!
— Пит, не сиди так далеко. Ляг рядом и поцелуй меня, я боюсь.
— Мертвая собака! — ворчал Пит. — Тьфу!
— Он и на тебя тоску нагнал. Я же чувствую.
Пит разозлился:
— И чего ты ломаешься?
Эллен Фоли откликнулась не сразу:
— Как это — чего?
— Это же все пустяки.
— Смертный грех не пустяк. — Она притянула его к себе и поцеловала в щеку. — Пит, ты теперь разговариваешь, как все эти местные.
— Потому что хочу с тобой спать?
— Я же сказала только, что ты разговариваешь, как они. Слова такие же. И голос. Странно как-то. Грустно, что ты разговариваешь, как все эти местные. Мы же с тобой принадлежим к истинной церкви. И мы культурнее их. Уж наверное, у Данковских и у Фоли книг больше, чем у всех Паркеров, вместе взятых. И конечно, больше, чем у Кэлпепперов. Но ты все равно стараешься походить на них. И только потому, что они приехали сюда раньше нас. Это странно и как-то грустно.
— А ты хочешь, чтобы я разговаривал, как мой папаша полак[6]? Или моя мамаша полуеврейка?