Поцелуй ведьмы. Часть 1 - страница 6

Спорить с человеком, который считал, что в лесу необходимо проводить субботник, мне не хотелось. Поэтому я ответил, что учту его пожелания, когда буду писать очерк в журнал. Обкомовский «страж совдеповских инструкций» обрадовался тому, что ему удалось провести со мной правильную подготовку, и выдал все разрешения на проезды и проходы в полузапретные прибамовские зоны.

Однако когда я вышел из последнего вагона одновагонного спального поезда в новом комсомольском посёлке на то, что называлось перроном, и подошёл к большой привокзальной луже, я растерялся. Хорошо, что местная комсомольская ячейка оказалась сразу за лужей. Складывалось ощущение, что те, кто строил этот посёлок, пользовались рассказом Гоголя «Миргород» как инструкцией.

В штабе — так называлось главное управление, как будто оно руководило не стройкой, а военными действиями, — до меня вообще никому не было дела. Все были заняты строительством светлого будущего: на стенах — почётные грамоты, телеграммы из центра, по углам переходящие знамёна и кубки… А также карты Сибири, Дальнего Востока с воткнутыми в местах ударных строек красными флажками, как будто в этом штабе отмечали зоны, куда следует загонять волков.

Договориться о том, чтобы меня довезли до староверческой деревни на машине, ни с кем не удалось:

— Не-е… Туда не поедем… Дурные они… Секта! Ещё зарежут.

Я, расстроенный, вышел из штаба и присел на пень на берегу лужи рядом с курящим самокрутку стариканом. Беззубый, но ещё крепкий, похожий на странника — этакий Лев Толстой, созревший к 90 годам уйти навсегда из дому. Он-то и объяснил, как добраться до Амгуни:

— Недалече… Всего день ходу по тайге!

— Не опасно?

— Чи-и-во?! — удивился старикан.

— К ним идти?

С удивлением, на которое только способно старческое лицо, он поглядел на меня:

— Слышь, ты это… Ты этих оголтелых штабных не слухай. Кто-кто, а правоверные даже муху не тронут без спроса Господа. Когда-то там, да, было не очень… То зона была. Потом нас всех амнистировали, — старикан задумался ненадолго, словно вспомнил что-то очень конкретное из своего прошлого: — Сильное место! Амгунь разворачивается, обрыв, закат… Вот туда и поселили этих добродельцев. Вон за тем камнем дорога в тайгу уходит, она тебя сама к ним выведет. Только не сворачивай! Так что завтра с утра пораньше вставай.

«Надо ж, какое точное словечко — «добродельцы»!» — отметил я про себя и, как подобает истинному журналисту, записал его в свою записную книжку — пригодится, когда буду писать очерк.

Должен сказать, что идти через тайгу городскому жителю одному, выражаясь современным языком, — экстрим. Впрочем, слово «экстрим» в то время мы тоже не употребляли. Поэтому не знали, что жизнь в Советском Союзе — сплошной экстрим. Вернее, мягкий экстрим, а жёсткий начнётся после того как Союз развалится. Так что шёл я поначалу довольно уверенно, даже не подозревая о том, что у меня сейчас от прогулки по тайге в одиночку должен вырабатываться адреналин.

Я бывал до этого в тайге несколько раз. Несколько раз нас с отцом водил по Уссурийскому краю Всеволод Сысоев. Спускались на лодках по притоку Уссури и Хору, ночевали в удыгейских деревнях… Не раз с агитбригадой в наших гастрольных поездках выезжали мы на выступления в таёжные посёлки на Сихотэ-Алине, в Забайкалье и на том же БАМе.

Но все эти вылазки были под наблюдением местных знающих людей, проводников. Тут же мне предстояло целый день идти самому. Да, я читал Арсеньева и Пржевальского. Но как истинно городской житель не мог толком отличить кедр от ели, незабудки от колокольчика, а быка от коровы, если у коровы выдоенное вымя.

То, что старикан назвал дорогой, на самом деле была этакая расширенная тропа. После дождя кое-где в низинах её размыло. Обойти топь ни справа, ни слева было невозможно, потому что с двух сторон стояла такая густая тайга, что войти в неё, ступить ногой, углубиться даже на полметра возможно было только с помощью лесорубов. Как же я долго живу, если помню девственные заросли тайги, в которые не ступала нога человека!