Поцелуй воина - страница 23
– Нет! – Ада попыталась вырваться, но монашка крепкими крестьянскими руками схватила ее за плечи и пригвоздила к кровати. – Отпустите меня! Вы не можете этого делать!
Монашка посмотрела на Габриэля, из-за сопротивления Ады ее чепец сбился набок.
– Мне понадобится ваша помощь, чтобы удержать ее.
Габриэль напряженно покачал головой, ему было не по себе.
– Пожалуйста, подождите минутку...
– Молодой человек, – произнес доктор покровительственным тоном. – Независимо оттого, каково происхождение ее болезни, она совершенно не в себе. Не ждите, что она будет реагировать разумно на проверенную процедуру.
Нахмурившись, Габриэль перевел взгляд с охваченной паникой Ады на эту бесстрастную парочку.
– Почему источник ее болезни не должен иметь значения?
– Я личный доктор архиепископа Толедо, и мне не нравится...
– Габриэль!
Ада ударила монашку и соскочила с кровати, оттолкнув испуганного доктора. Монашка бросилась за ней, оказавшись гораздо проворнее, чем можно было подумать, но промахнулась и рухнула на бок. Габриэль поймал Аду и усадил на пол. Она прижалась к нему.
– Отдай ее мне, – сказала монашка, вставая и потирая бок. – Или я позову стражников.
Габриэль отверг ее требование мрачным взглядом.
– Подождите. Вы оба.
– Не позволяй им, – прошептала Ада. Ему было трудно понимать ее из-за дрожи и необычного акцента, но ее страх был почти осязаемым. Пот на ее коже даже пах по-другому – резкий, почти едкий. – Я лучше умру сегодня, чем вынесу их лечение.
– Inglesa, хорошо ли это?
Лихорадочные глаза встретились с его взглядом. Она тяжело дышала, ей ненадолго удалось совладать с дрожью.
– Я тебя когда-нибудь о чем-нибудь просила? Теперь я пройду. Пожалуйста.
Он обнял ее за плечи, закрыв своим телом от краснолицего доктора. Вся растерянность и смятение, которые он чувствовал несколько мгновений назад, улетучились, сменившись одним-единственным инстинктивным желанием: защитить.
– Я хочу, чтобы вы вышли из этой комнаты, – тихо сказал он.
– Вы не можете говорить это серьезно, – ответил доктор. – Состояние этой женщины необходимо исправить, иначе она будет страдать от последствий. Они угроза для ее здоровья.
– И для здоровья остальных.
Монашка недовольно поморщилась.
Габриэль посмотрел на Аду. Она съежилась, вцепившись в его руку так, словно это спасительная ветка над бушующим потоком.
– Можно это сделать без кровопускания? – спросил он.
– Кровопускание – это самый эффективный...
– Вон, – сказал Габриэль. – Сейчас же. Пока я не помог вам.
– Вы не можете...
– Резать ее неприемлемо. Я спросил о других вариантах, и вы не предложили их.
Лекарь возмущенно залепетал, его брови задергались, как серые гусеницы. А вот у монашки хватило голоса высказаться за них обоих.
– Мы сообщим об этом сеньору Латорре и еще вашему наставнику. Такое неуважение невозможно терпеть.
– Ваши угрозы меня не испугают. А теперь уходите.
Дверь за ними закрылась с почти оглушительным грохотом. Негодующее бормотание монашки разносилось эхом за тяжелой дубовой дверью, смешиваясь с жестокой бурей шума в голове Ады. Крики гоблинов, плач детей – все они требовали одного и того же. Еще. Еще опиума. Все, что угодно, лишь бы заглушить этот шум, прекратить боль, прогнать кошмары.
Она теснее прижалась к Габриэлю, как будто такое было возможно. Она надела его как вторую кожу. Пот покрывал ее словно проливной дождь, но совсем не такой чистый и освежающий. И ей все еще было холодно, даже еще холоднее – это был холод, который проникает до костей и вторгается даже в самый глубокий сон. Он был ее мучителем и ее тюремщиком, и все же он давал тепло своего тела и защитил ее от тех, кто мог причинить зло.
Может ли быть что-то хуже?
Да, когда она делала худшее самой себе.
– Почему ты сделал это?
Габриэль покачал головой и хмуро встретил ее взгляд. Опять английский. Никогда раньше она не испытывала таких трудностей с переводом. Думать четко и на нужном диалекте было невыносимым бременем, точно так же как тогда со шнурками – простые вещи, которые были знакомы ей как дыхание. Но даже дыхание теперь стало испытанием.
Она уклонилась от этой мысли и увидела лицо шерифа Финча. Это он сделал ее такой. И все это время люди вроде Габриэля судили ее за то, что она сделала из страха и отчаяния, – святые люди, у которых было больше ответов, чем сострадания.