Поцелуй воина - страница 3

Когда-нибудь.

– Я понимаю твое уныние, брат, – сказал Фернан Гарса, такой же, как он, послушник.

Он смотрел в сырой переулок со своей обычной смесью презрения и веселья. – Вернуться к жизни скованным этим монашеским одеянием – я не могу вынести этого, только не когда мы так близко к женщинам и вину.

Габриэль сердито взглянул на товарища.

– Ты бы лучше предался греху, чем поднялся над ним?

– Да. И я буду считать, что ты решительно менее интересное создание, если не согласишься со мной.

– Я не согласен с тобой, – сказал Габриэль.

– Ага, ну что я говорил? – Фернан закатил глаза к небу и покачал головой. – У врат ли рая или в объятиях прекрасной женщины – твой отвратительный характер никогда не смирится. Ты живой пример всего скучного, что есть в нашей, скажем так, профессии.

Пачеко обернулся в полумраке:

– А ты пример того, почему дворянам не следует иметь более трех сыновей.

– Наставник, у меня ноги болят, – заныл Фернан голосом капризного ребенка. – Может, мы немного отдохнем?

Пачеко резко остановился. Красная эмблема Сантьяго – цветочный крест, сужающийся в лезвие меча – украшала левую сторону его груди. Он кивнул в сторону входа у подножия лестницы.

– Мы отдохнем вон там. Внутри.

Габриэль посмотрел на обшарпанную деревянную дверь словно на вооруженного противника. Что бы ни было за этой дверью, это будет его последнее испытание. Еще одно послушание, и он докажет, что достоин вступить в орден. Неудача означала изгнание. Изгнание же означало возвращение к жизни с семьей де Сильва – или к его мести против них. Он содрогнулся, а на затылке выступил пот.

– Иди первым, Габриэль. – Пачеко посмотрел на него из-под белого капюшона. – Если только ты не решил пренебречь своими обязанностями.

«Соглашайся. Смирись. Божья воля».

Он кивнул и стал спускаться по грубым скрипучим ступеням. Осыпающиеся кусочки глины скользили под их ногами вместе с нечистотами и мусором. Он уперся ладонью в стену, чтобы сохранить равновесие. Влажный крошащийся известняк подался под его пальцами.

– Хорошо, что тебе выпало вести нас, поскольку это место, похоже, совпадает с твоим настроением, – заметил Фернан. – Однако когда мы закончим наше богоугодное дело, мне бы хотелось посетить какое-нибудь место любви и поэзии – чтобы соответствовать моему настроению.

У подножия лестницы Габриэль обернулся и откинул капюшон. Два дня болтовни Фернана по дороге из Уклеса протерли бы дыру в терпении святого, терпении, которое он с трудом старался сохранить.

– Брат, я дал клятву воздерживаться от насилия...

– А иначе ты бы наверняка отрезал мне язык. Я знаю. Господь оказывает нам небольшие милости.

Пачеко склонил свою серебряную от седины голову в сторону двери.

– Идите, вы оба.

Взявшись напряженными пальцами за щеколду, Габриэль глубоко вдохнул и в молитве попросил у Бога силы духа. Он знал это место. Вернее, такие места. Скрытые от глаз. Переполненные ложью, преступлениями и безнадежностью. Изобилующие искушениями.

Он толкнул тяжелую дверь, и открывшиеся внутренности борделя подтвердили его самые мрачные опасения.

– Ну-ну! – воскликнул Фернан, заглядывая через его плечо. – Возможно, это все-таки мое предназначение.

Освещенные тусклым факелом, на подушках и оттоманках расположились десятка два полуодетых женщин. С проститутками развлекались мужчины, которым приходилось нагибать головы под низкими, неравномерно расположенными потолочными балками. Смешение ярких красок в полумраке контрастировало с темными улицами снаружи, но пышные наряды и пряные ароматы не могли замаскировать запах немытых тел и секса.

В дальнем углу широкой комнаты без окон, на возвышающейся платформе, стоял, наклонившись, мужчина. Рядом с ним стояла смуглая девушка в набедренной повязке. Мужчина говорил на рваной смеси языков – кастильского и мосарабского, общеупотребительного для преступного мира – и расписывал достоинства девушки. У нее не было родственников, не было болезней и не было долгов. Не было у нее также и девственности, в завершение сказал мужчина, но клиенты все равно окружили платформу, с золотом и мараведи в руках. Закрыв глаза, девушка покачивалась на грани обморока.