Под айсбергом - страница 4
Это чувство бессмысленности было также выражено греческим философом, который умер за пятьдесят лет до рождения Платона. Гераклит утверждал, что мир «становления» — единственная реальность. Всё постоянно меняется. Постоянство — это иллюзия чувств. Следовательно, человек не может сделать никакого реального «следа» в мире, потому что любой «знак», который мы производим, снова исчезает так же быстро, как прилив смывает слова, написанные на песке. Эта точка зрения также подразумевает, конечно, что не существует такой вещи, как добро или зло, и что «ценности» являются иллюзией.
Это, безусловно, то чувство, которое мы испытываем, когда утомляемы усилиями, а жизнь кажется бесконечной перспективой проблем и осложнений. Однако правда в том, что невозможно быть подлинным последователем Гераклита. Согласно Гераклиту, смерть неизбежна, и поэтому бесполезно предпринимать какие-либо усилия. И всё же, если бы Гераклит упал в реку, он изо всех сил пытался бы выбраться снова на берег. И если бы кто-то приставил нож к его горлу и спросил: «Разрезать тебе дыхательное горло и избавить тебя от жизни?» он бы крикнул: «Нет!»
Тем не менее, Гераклит, несомненно, указал на нашу самую основную проблему: всё скоро со временем исчезнет. В «Мифе о Сизифе» Камю пишет: «Восход, трамвай, четыре часа работы, еда, сон, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота, всё в соответствии с тем же установленым ритмом. Но однажды возникает «почему», и всё начинается в этой усталости с оттенком изумления». Камю называет это внезапное откровение «Абсурдом», слово, которое он позаимствовал у своего друга Сартра, который также придумал слово для реакции человека на Абсурд: «тошнота». Тошнота — это признание того, что мы «ненужны» и что окру-жающий нас мир материи является единственной реальностью. «Значение» — это иллюзия.
И все же Гераклит, Сартр и Камю противоречили сами себе. Сартр записал, что он никогда не чувствовал себя таким свободным, как когда он работал на французское Сопротивление, и, вероятно, мог бы быть арестованным и застреленным в любой момент. И вечером перед своей казнью герой романа Камю «Незнакомец» ошеломлён чувством счастья и утверждения, которое звучит как звёздная ночь Ван Гога. Он пишет: «Я был счастлив, и я был счастлив до сих пор».
И это, очевидно, возвращает нас к Достоевскому лицом к расстрелу. Он вдруг узнает, что жизнь не только бессмысленна, но что в ней также присутствует смысл. И мы все узнаём одно и то же, когда сталкиваемся с какой-либо серьёзной проблемой или кризисом. Мы узнаём, что утверждение «Жизнь бессмысленна» или «Ничего не стоит делать» — это баловство самого ленивого и слабого философа.
Но кризисные моменты — не единственные моменты, когда мы признаём, что философия Гераклита и Самуила Беккета — это чепуха. То же самое происходит во все моменты внезапного счастья — чувства, которое мы испытываем весенним утром или когда отправляемся в отпуск. Т.Е. Лоуренс в «Семи столпах мудрости» описывает такой опыт:
Мы начали на одном из этих ясных рассветов, которые пробуждают чувства солнцем, в то время как интеллект, уставший от мыслей о ночи, был ещё спокоен. В течение часа или двух в такое утро звуки, запахи и цвета мира поражали человека по отдельности и напрямую, а не просачивались и не становились типичными для мысли: они, казалось, существовали достаточно долго сами по себе, а присутствующее также отсутствие дизайна и осторож-ности в творчестве больше не раздражало.
Это основное поэтическое видение, чистое утверждение, которое испытали Вордсворт, Шелли и Уильям Блейк. И Лоуренс также определил проблему: «усталый интеллект», который ставит под сомнение всё. В другом месте он называл это своей «пронизанной мыслью природой».
Это таинственная природа, которая заставляет Аутсайдеров видеть жизнь как бессмысленную. Они находятся в положении кого-то, кто носит тёмные очки и жалуется, что мир тёмный.
Но, если считается, что это вызвало эту проблему, то, безу-словно, мысль способна идентифицировать и преодолеть это.