Под небом пустыни - страница 14

Еще по дороге сюда нас окружила с гиканьем, топотом и толкотней ватага уличных и базарных мальчишек. Они неотступно следовали за нами и взяли нас в плотное кольцо возле крытого входа во двор святилища. Как вы понимаете, этого было вполне достаточно, чтобы мы были замечены всеми, кто находился во дворе. На нас воззрились сотни глаз. Путь к отступлению был отрезан.

Страх ведь тоже имеет свои особенности. Пожалуй, он посложнее храбрости. Не так прост и примитивен. Внешне страх выражается довольно ясно, но внутренне он побуждает человека к тысяче хитростей и ухищрений. Страх диктует быстрые решения, заставляет избегать тупиков и толкает человека в наступление, когда некуда отступать. Вот и здесь страх наградил нас таким подзатыльником, что мы, не успев опомниться, очутились прямо на самой середине двора святилища.

Поневоле с независимым выражением на лицах мы проследовали мимо расстеленных ковров, самоваров и всякой всячины в поисках попечителя святилища. Появился высокого роста человек с наброшенным на плечи аба. Он сразу же позабыл о своих праздничных хлопотах и пошел с нами. У попечителя было очень подходящее имя — Ага сеид Багер Моваззеб[47], и он оказался неплохим гидом. Однако, если бы на его вопрос о нашей принадлежности к правительственным учреждениям мы ответили отрицательно, он был бы весьма огорчен. Поэтому мы сначала «оказали ему сопроводительное письмо министра шахиншахского двора, и только тогда он повел нас к лестнице на крышу святилища. Нам не терпелось поскорей избавиться от любопытных глаз и приступить к наблюдениям за верующими сверху, незаметно для них самих. Этому желанию, однако, не суждено было сбыться.

Ведь каждому и всякому не разрешается лезть на крышу святилища, но уж если это разрешено и путь открыт, почему бы им не воспользоваться?

Стайка мальчишек, больших и малых, а также какой-то почтенный старец с палкой взобрались туда раньше нас.

Двор святилища с крыши выглядел как беспорядочно пестрая мозаика. Сверху было отлично видно, как и вокруг него группируются люди. Несколько богачей в противоположных концах двора бесплатно кормили бедняков, раздавали милостыню. Чтецы Корана сбивчиво дочитывали суры[48]. Уже давно объявили появление молодого месяца и окончание поста, и они торопились прочесть за один час молитвы, которые полагалось читать на рассвете.

На крыше святилища красовались купол и два минарета, покрытые довольно изящной изразцовой резьбой. Во дворе святилища был сооружен железный навес — вероятно, в память о дождливых днях. Этот модерный навес был устроен таким образом, что мог с успехом заменять старинный деревянный помост, на котором обычно разбивают шатер для роузе-хана.

Как известно, иногда встречаются весьма темпераментные люди, которые от избытка чувств бросаются головой вниз с высоты. Поэтому мы сочли более безопасным, чтобы на верхушку минарета отправился один из нас в сопровождении фотографа и оттуда осмотрел панораму Кашана, а другие остались бы тут же, на крыше святилища, и побеседовали с кашанцами.

Удивительно красивый и покойно-величавый вид открывается с высоты минарета на просторы Кашана. Неровные крыши жилищ, сработанные усердными предками кашанцев из соломы с глиной, добытой здесь же, на окраине пустыни, и по сей день защищают их потомков от жгучего солнца. Конусообразные, округлые и плоские кровли домов, лавок, ледников и постоялых дворов изо всех сил тянутся кверху, насколько позволяет им глина, из которой их сделали. Они стойко противостоят беспощадным ветрам пустыни, храбро ощетинившись в небо своими вентиляторами — бадгирами.

Ребятишки, залезшие вместе с нами на крышу святилища, расшалились не на шутку. Они шумели, носились взад-вперед, прыгали и неуемно резвились. Мы заволновались: попечитель мог раскаяться, что пустил нас. Поэтому, подозвав одного из мальчишек, мы завели с ним оживленную беседу. Его приятели из любопытства и зависти сразу же навострили уши, подошли поближе, чтобы слышать наш разговор.

— Как тебя зовут?.

— Али Мохаммад Барати.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Отец есть?