Под солнцем цвета киновари - страница 21
— Заткните ему глотку!
Солдаты привязали батаба к дереву и вставили ему в рот полый ствол бамбука, второй его край они опустили в глиняный сосуд с «лесными муравьями», края которого плотно залепили глиной. Лицо Тумуль Кин Йоки перекосилось от ужаса.
— Ты знаешь, что это такое. Маленькие пожиратели трупов выедят тебя изнутри, ты будешь неинтересен богам, твоя кровь им уже будет не нужна, — мстительно произнес Тутуль-Шив. Он положил горящие угли под сосуд. С первыми стонами несчастного носилки халач-виника покинули дворец мятежного батаба.
Глава 4
Окрасив горизонт кровавыми полосами раздавленных облаков, солнце клонилось к западу, когда к столпившемуся у пирамиды народу в окружении жрецов из храма Чаака вышел сам правитель Ушмаля. Лицо его было бледным, как лицо раба с въевшейся в кожу известью. Собравшиеся на главной площади государства подданные знали, скольких сил стоил их повелителю каждый шаг. Первым из тени храма вышел чилам Игуаль Син Тамин, словно самую дорогую святыню, нес он перед собой жертвенный сосуд, наполненный полосками бумаги, пропитанной кровью крайней плоти Ах-Суйток-Тутуль-Шива. Народ возбужденно загудел. Нечасто увидишь, как наместник бога на земле приносит в жертву свою кровь. «Видимо, для государства настали трудные времена, если жрецы решили пойти на это», — шептались в толпе. Люди не понимали, что же могло произойти, чем так обеспокоены жрецы и халач-виника? Прошли те времена, когда народу шив угрожали враги, не было по соседству со Страной низких холмов столь могущественного и сильного государства, чтобы в одиночку одержать победу над гордым Ушмалем! Закрома крестьян и общественных амбаров были переполнены. Ничто не предвещало смуты. Правда, поговаривали, что сегодня утром был казнен батаб Тумуль Кин Йоки, но причина этой казни оставалось тайной. Лишь очень близкие к халач-виника люди знали о готовящемся бунте, о том, что других батабов-предателей кто-то успел предупредить и что многим из них удалось скрыться, что самые быстрые гонцы, превозмогая усталость, несут эстафету по дорогам Страны низких холмов к городам-вассалам Кабаху, Сайи, Шлабпаку и Лабна с повелением их владыки о немедленной мобилизации. С замиранием сердца народ Ушмаля ждал, что скажет правитель.
Тем временем халач-виника сел на трон, возвышающийся возле храма на вершине пирамиды. Перед троном уже стояло каменное изваяние Чак-Мула. Это был жертвенный алтарь для торжественных случаев в виде полулежащего человека, который держал на животе блюдо.
Именно на это блюдо опустил чашу с обагренными кровью лентами чилам Игуаль Син Тамин. Он достал кремний и склонился над чашей. Вскоре из-под груды бумаги появились первые робкие языки пламени. Их становилось все больше. Бумажные ленты корчились под нестерпимым жаром набирающего силу огня, чернели и вскоре превращались в пепел. Тутуль-Шив снял с шеи амулет, с которым никогда не расставался, и высыпал в разыгравшийся огонь часть его содержимого…
Сегодня ночью, когда попугай вернулся в город, к нему подлетел орел.
— Настала пора великих открытий. Пришло время увести тебя по Дороге богов, — сказал орел. Взмахом крыльев он сбросил оперение, и перед удивленным взором Тутуль-Шива предстал его учитель Кукульцин.
— Учитель? Но как?! — только и смог вымолвить изумленный халач-виника.
— Сегодня во время жертвоприношения ты бросишь в огонь щепотку порошка из трав, что хранится у тебя на груди.
С этими словами Кукульцин, словно утренний туман, растворился в воздухе…
Итак, сны Тутуль-Шива оказались пророческими. В этом халач-виника пришлось убедиться не раз. Он чувствовал, как внутри него, будто пробуждаясь, зрела и набирала власть какая-то неведомая сила. Она толкала его в водоворот событий, предугадать ход которых или уклониться от них он уже не мог. Не в силах противостоять этому течению, халач-виника делал то, что навязывала ему чужая воля. И вот, стоя на коленях в храме Чаака, грозный владыка Страны низких холмов, превозмогая чудовищную боль, пел религиозные гимны. Тутуль-Шив почти не слышал своего голоса. Иногда сквозь туман шаткого сознания до него долетали обрывки непонятных строк. Чужой, хриплый, напоенный страданиями и болью, его голос был словно пропитанная кровью узловатая косичка, мучительно ползущая сквозь надрез крайней плоти великого человека города Ушмаль…