Под ветрами степными - страница 32
Но однажды приезжий курсант отпустил в адрес Оли Потомкиной пошлую шутку, и Анатолий, не помня себя, бросился на здоровенного парня и сшиб его с ног. Выскочившие из вагончика мальчишки с трудом оттащили его в сторону, разъяренного, с искаженным от ненависти лицом.
А вообще он очень застенчив и не переносит ничего фальшивого и напускного. Он замечательный товарищ, его все любят, и сам он привязан к ребятам. Но когда начинаются разговоры об институтах и сравнительных достоинствах разных профессий, Толик болезненно морщится. Ему кажется, что такие мысли в настоящее время вредны и корыстны и мешают беззаветно и преданно служить совхозу.
— Неужели мы приехали сюда институт зарабатывать? — спрашивает он.
Вообще это сложный, можно сказать, философский вопрос. На него пока никто не может дать исчерпывающего и удовлетворительного ответа. Конечно, ехали с мыслью об институте, для которого теперь требуется производственный стаж. Но кто знает, как все сложится впереди?
Во всей той жизни, которой они живут сейчас, есть много скрытого для постороннего глаза, который может заметить только внешнее — трудности быта и удивительную легкость, с которой ребята переносят все невзгоды. Для постороннего глаза эта легкость иногда кажется просто невзыскательностью. А это совсем не так. Почти полгода жить в вагончике надоест хоть кому. Гораздо лучше находиться в общежитии, где тепло, где всегда можно раздеться и почти у каждого есть своя собственная кровать. А здесь железная печка топится круглые сутки, а на стенах все равно поблескивает иней.
Владька шутит, что научился здесь сворачиваться морским узлом. Очень надоело поварить Оле Потомкиной, надоело постоянно изворачиваться, чтобы более или менее сносно кормить ребят.
Нет, со всем этим они навсегда не могут примириться, но сейчас так нужно для дела. За всем этим скрыто то, что властно все крепче привязывает их к совхозу, что чувствует только сердце и что оно, наверное, не забудет никогда.
В тот день было очень тихо и морозно с утра, но к обеду на западе, ветреной, как здесь говорят, стороне, потемнело небо, нахмурилось густыми синими облаками, и степь стала казаться еще белее.
Когда во втором часу пошли на обед, уже потягивал ветерок и по земле, извиваясь, потекли струйки сухого снега. Сели за стол, а за окном видно, как закурилась степь.
Ветер крепчал с каждым порывом, и через несколько минут начался темный буран. Вагончик скрипел и всхлипывал на разные голоса. А мимо окон стремительно неслось клокочущее колючее снежное месиво. Такого бурана еще не было.
Будь они поопытнее и постарше, они никогда не дали бы такого маху, как теперь. Долго ли было, уходя на обед, закрыть ворота в складе, распахнутые прямо на ветер. Это же минутное дело: ворота на роликах, навались на них как следует плечом — и все. Их открывали каждый день, чтобы в складе было поменьше пыли. На ночь закрывали снова. И кто ж его знал, что будто с цепи сорвется этот буран!
Все чувствовали себя виноватыми и хорошо представляли, что сейчас творится в складе. Сумасшедший ветер влетает в него, как в гигантскую трубу, ввинчивается в бурты хлеба, мешает зерно со снегом и несет по складу.
Что делать теперь, никто не знал. Вернее, все знали, что выход только один: одеваться и идти или ползти. Ворота обязательно надо закрыть. Но как идти, если не видно даже протянутой руки?
Подождали немного, надеясь, что буран ослабнет. Но он не стихал, и ребята стали собираться. Решено было, что пойдут двое, кому выпадет по жребию. Идти досталось Суртаеву и Синельщикову.
Они вернулись через час, который всем показался очень длинным. До склада они дойти не смогли, добрались только до второго вагончика, в котором осенью была контора отделения.
Отогрелись, немного передохнули и пошли снова. Теперь их снарядили капитальнее, чем в первый раз. Помимо того, что удалось дополнительно надеть под стеганки, они повязались сверху клетчатыми шерстяными платками. Выглядели они в таком одеянии комично, это несколько оживило тревожные проводы. Кочкин попробовал даже шутить.
— Ну, Оля, — сказал он, — прощайся со своим Толей!