Под звездой Хабар - страница 12

— Ты, пан писарь, волком-то голодным не смотри. Гурарий — мастер что надо! Уж на что Степан у меня хорош, а Гурарий и его за пояс заткнет. У такого мастера сам апостол Петр не погнушается лечиться.

— Ага! Вижу я, какой он мастер: сам в латаной одежде, дети голодные, дом того и гляди развалится.

— Дурак ты, пан писарь! У Гурария душа чистая. Он денег за лечение не назначает. Кто сколько даст — то и хорошо! Потому что считает, что каждую душеньку Бог создал, и мерять ее деньгами — значит оскорблять Господа.

— Ой, чует мое сердце, зарежет нехристь господина Кувшинникова! Вон и хромает, как бес. Явно копыто у него в башмаке спрятано.

Вот тут Подруба не выдержал и впечатал по золотистой тыкве пана Ста­нислава такой убедительный подзатыльник, какого сам слонимский городни­чий не умел отвешивать.

— Ты язык-то придержи! Гурарий двадцать лет тому, когда дом мой полы­хал, один кинулся в огонь, чтобы детей моих спасти. На субботу не посмотрел. Вся наша община стояла вокруг, крестилась да судачила, даже ведра воды никто из реки не подал. А он и Барнука, и дочерей моих спас, а потом в сви­нарню кинулся — свиней выводить. У меня тогда Дунда опоросилась — так он всех поросят на себе вынес. А когда последнего тащил, крыша и рухнула прямо на него, балкой ногу перебило. Он поросенка успел собой закрыть. Как достали его, живого места не было. Лежит в волдырях, весь обгоревший, а Менахем-Мендл и спрашивает его: «Что ж ты полез нечистую тварь спа­сать?» А он глаза еле-еле открыл и прошептал: «Так она ж не виновата, что Господь ее нечистой уродил. Ей от своих нечистот, может, больней, чем нам». Думали, что не выживет. Три месяца как труп лежал. Я уж всю церковь свеч­ками заставил, отмаливал его. И отмолил, спасибо доктору Стжыге. Стжыга, конечно, лях отменный был, но дело свое добро ведал — выходил Гурария. С тех пор для меня Иисус — на первом месте, Гурарий — на втором, а доктор Стжыга — на третьем.

Они подошли к воротам подрубовской усадьбы, где уже стояла легкая двухколесная бричка. Барнук держал под уздцы каракового жеребца.

— Ладно, пан писарь. Езжай, готовь своего Пармена Федотовича, а мы с Гурарием следом будем.

VI

Ну, как? Скажите на милость, как успела по селу разлететься весть, что колченогий Гурарий едет лечить господина титулярного советника?! Пан Ста­нислав гнал драгунского коня вдоль улицы, а около плетней, на которых сохли постиранные тряпки, уже вперемежку стояли десятки людей и со знанием дела судачили:

— Нет, не вылечит. Здесь одной крови ведра два надо пустить.

— Кто, Гурарий не вылечит? Да Гурарий, если захочет, самому Государю Императору кровь пустит! К нему сам Мителер Ребе из Любавичей лечиться ездит.

Щур-Пацученя только удивлялся этой неудержимой деревенской молве, которая за минуту обогнула земной шар, разрослась, как штормовая волна, и залила Збышово от края до края густой, липучей сплетней.

Спрыгнув с коня, пан Станислав сунул поводья какому-то мальчишке, наказав отвести коня в конюшню, и, чуть не сломав порог, вбежал в горницу.

— Жив? — выдохнул он.

— Да жив, — как-то оскорбленно протянул отец Екзуперанций, безучаст­но сидя в красном углу.

Окна в горнице были распахнуты настежь, чтобы дать задыхавшемуся Кувшинникову хоть глоток воздуха. Но густые сахарные ароматы цветущих яблонь и вишен, черемухи, акации, сирени душили расплывшегося Кувшинникова, и он сипел, как унтер-офицерский самовар. Уже не пел — не до Марсельезы и «Преображенского марша» было ему! На гастрономическом роскошестве дружно ползали зеленые жирные мухи.

Матушка Вевея обтирала лицо Пармена Федотовича колодезной водой. Ярина, стоя на коленях, массировала ему ступни, а вся четверка драгунов дружно удерживала Кувшинникова на оттоманке, потому что Пармен Федото­вич хоть и готовился отойти в лучший мир, но одновременно с этим порывал­ся бежать куда-то, «чтобы расквасить всем морды подлые», и умудрялся мате­рить на чем свет стоит какого-то Битюгова, которому дали чин коллежского асессора в обход Кувшинникова, хотя всем известно, что Битюгов — масон и крутит шашни с племянницей министра полиции.