Под звездой Хабар - страница 14

Толпа увлеченно подалась ближе, чтобы ничего не пропустить. Кое-кто начал биться об заклад, спасет ли Гурарий посланника Государя Императора или Збышово ожидают еврейские погромы. Пан Станислав напряженно под­сунулся к самому уху Гурария. Тот, не глядя, отмахнулся, попав Щур-Пацучене по кончику носа. Щур-Пацученя отпрянул и обиженно засопел.

— Нет, это не апоплексический удар, — наконец задумчиво протянул Гурарий, — и сердечко хоть дряблое, но еще потрепыхается.

— Ну, говорил я тебе, что не будет погромов? Выживет господин, — послышался из задних рядов торжествующий голос мельника Агапа.

— Можно подумать, для погромов нужен повод, — меланхолически отве­тил Велвл, муж Шифры.

Гурарий поразмышлял еще несколько мгновений, потом, как кузнечными клещами, схватил Кувшинникова за нижнюю челюсть и с силой разжал ему рот.

— Эп! Эп! — забился в судорогах Пармен Федотович, исходя густой, пенистой слюной.

Гурарий, прищурившись, наклонился к его глотке и что-то высмотрел там необычное, потому что откинулся назад:

— Ну-ка, Яринка, тащи стакан водки и кипяток.

Ярка вопросительно посмотрела на отца Екзуперанция. Тот кивнул, и Ярка вприпрыжку унеслась в дом. Гурарий развязал свою сумку с лекарскими причиндалами, покопался в ней и достал тонкий острый нож, лезвие которого хищно поблескивало на заходящем солнце.

«Ой, зарежет, нехристь!» — панически промелькнуло у Щур-Пацучени.

Но Ярина уже сломя голову бежала назад. Гурарий окунул острие ножа в водку, потом в кипяток и кивнул драгунам:

— Панове, держите его, да покрепче.

Драгуны навалились со всех сторон на Кувшинникова, вдавили его в землю, так, что тот и пошевелиться не мог. Гурарий повернул голову Пармена Федотовича и стремительным движением просунул лезвие ножа ему в рот. Короткий толчок — и из горла Кувшинникова хлынула сладковатая белесая сукровица с кровавыми крапинками. Кувшинников истошно закашлялся, выплюнул мокроту и уставился на Гурария бараньими глазами.

— А вот, господин советник, прополощите горлышко теперь, чтобы вся­кую грязь смыть, — протянул ему Гурарий стакан с пейсаховкой. — Только не глотайте. Э! Э! Да я ж сказал не глотать! Эх, господин советник, господин советник, приятного аппетита.

Гурарий наклонился к лужице сукровицы и двумя пальцами выудил отту­да что-то маленькое и полураздавленное, поднял это вверх и громко объявил:

— Пчела! Господин советник, когда закусывал, видать, не глядя, вместе с харчем пчелу съел, а она извернулась и изволила его в горло ужалить. Вот волдырь горло-то и перекрыл.

Пармен Федотович потер себе грудь, истово перекрестился на Гурария и глухо прошептал:

— Спаси Господи! Не попустил умереть вдали от дома без покаяния. До чего ж у тебя рожа отвратительная! Как тебя зовут, мил человек?

— И вам спасибо, господин советник. Гурарий я, травник здешний. Людям чем могу помогаю, ну, иногда и скотину пользую. Вам, ваше благородие, сей­час разговаривать не надобно. Денька два полежите в тишине, чтобы рана зажила, а то, не ровен час, струп сорвется, и можете кровью захлебнуться.

— Да-да, полежу, ну-ка, пан Станислав, дай ему гривенник за спасение жизни моей.

— Пармен Федотович! — возопил оскорбленный до глубины души Щур- Пацученя. — Да откуда ж у меня такие деньги?

— А и правда! — громыхнул дубовым басом Подруба. — Только на баню и осталось.

Щур-Пацученя залился краской и, чтобы оттянуть от себя общее внима­ние, сунул Гурарию два проклятых пятака и наклонился к Кувшинникову:

— Пойдем, батюшка, в постельку ляжем, отдохнем. Спите себе спокойно, не волнуйтесь. Я сам евреев соберу и все им как надо растолкую. Вам и делать ничего не придется. Лечитесь спокойно и водочкой горло полощите.

VII

Еле довели драгуны Кувшинникова до постели, потому что гурарьевское полоскание успело раствориться в душе и разлилось в ней пьяным буйством. Пармен Федотович висел на дюжих плечах, что-то невнятно бормотал, потом вдруг начинал реветь разбуженным медведем, требовал немедленно дать ему перо и чернила, чтобы отписать в Санкт-Петербург, как его хотели отравить пчелой сподвижники Бонапартия. С трудом плюхнули господина титулярного советника на широкую ксендзовскую кровать, на пухлые подушки, которые были взбиты любящей рукой матушки Вевеи, и навалили сверху кипу пухо­вых одеял, — да побольше, потяжелее, — чтобы не безобразничал Пармен Федотович до утра.