Подгоряне - страница 32
Может быть, оно, как и мы, затосковало о старине? А может, тут другое, более важное и глубокое? Не являются ли те мельницы вехами, по которым память времени возвращается в далекое прошлое, чтобы, сверившись с ним, продолжать свое поступательное движение более верным путем, с меньшими ошибками? Кто знает?..
Как бы там ни было, но в виде ресторана, закусочной, распивочной тут и там, точно грибы после теплого дождя, будто тени минувшего, начали возникать ветряные мельницы, шатры, кибитки, бункеры со старинной утварью и принадлежностями для виноделия. И не только внешне ресторанчики напоминали старину, но и изнутри: стены их были завешаны нарядными самоткаными коврами, а полы устланы тоже самоткаными дорожками, в простенках стояли глиняные кувшины; оркестр составлялся из народных инструментов, а сами музыканты выходили в старинных национальных костюмах; певцы и певицы, а также официантки были облачены в расшитые, расписные рубахи, штаны, кофты и юбки.
Даже приготовленные блюда нередко носили- отголоски давно минувшего: "борщ гайдука", "жаркое гайдуков", "жаркое по-домашнему" и тому подобное. На поверку борщ оказывался обыкновенным, общепитовским, а все тот же жирный свиной шашлык обрел лишь заманчивые названия."
Тем не менее я направил свои стопы к "Мельнице гайдуков", то есть к ветряной мельнице, той самой, которую сейчас поминал недобрым словом отец и которая дала маме повод язвительно посмеяться над мужем. Мне почему-то казалось, что в кукоаровском ресторане кроме свиного шашлыка, сладких рогаликов и печений подают что-то еще по-вкуснее и посытнее: иначе зачем бы местным учителям ломиться в него и так яростно воевать за право посещать это заведение?! Не было бы решительно никакой необходимости ставить у дверей и часового (им оказался мош Петраке, дедушкин брат). Часовой ревностно исполнял свои обязанности. Если перед ним был рабочий совхоза, мош Петраке делал шаг в сторону и пропускал посетителя под гайдуцкий кров. Но ежели видел, что в ресторан вознамерился войти работник не их хозяйства, то, преградив ему дорогу, вежливо объяснял;
— Здесь питаются только совхозные механизаторы и прочие. Вы уж не обижайтесь, но я получил на этот счет строжайшее указание.
К дверному косяку у мош Петраке была прислонена здоровенная пастушья дубинка — единственное его оружие, приготовленное, видать, на случай ночного штурма непрошеных гостей либо для тех, кто попытался бы игнорировать малоразборчивое бормотание старика: мош Петраке так и не смог вернуть своей речи членораздельность с тех пор, как отведал германских газов в первую мировую войну.
Ко мне строгий часовой не применил своей власти: как-никак я был его внучатым племянником, в жилах наших струилась родственная кровь. Могло быть и так, что старик не сразу сообразил, к какой категории меня отнести. Кто знает? Может, после долгих лет учебы я вернулся в родное село, чтобы работать в совхозе каким-нибудь начальником над начальниками или после отпуска руководить всеми из района. "Директива", полученная мош Петраке, предписывала, чтобы районных работников он пропускал в ресторан незамедлительно, не чиня им никаких препятствий. Думаю, что совершенно безграмотному часовому трудно было разобраться, кто есть кто. Если б руководителям совхоза пришла в голову простейшая мысль снабдить своих людей специальными пропусками в ресторан, то мош Петраке пришлось бы передать свое оружие, то есть дубинку, кому-то другому, ибо прочесть написанное в пропуске он все равно не смог бы. Кажется, в душе-то он не прочь был оставить свой пост: сдержанному по натуре, стыдливому, вежливому человеку мучительно, совестно было останавливать человека перед дверью и учинять ему допрос.
Меня мош Петраке встретил с великой радостью, может быть, еще и потому, что превращенная в ресторан мельница когда-то принадлежала нашей семье и что для меня не было большего удовольствия, чем взбегать по лестнице и смотреть, как мужики вносят наверх мешки с зерном и высыпают его в большой деревянный ковш, похожий на бункер у нынешних комбайнов. По высветленной множеством ног лестнице я стремительно спускался вниз, чтобы поглядеть, как течет струйка муки по желобку в ларь либо в растопыренный мешок. Любопытно было видеть и то, как от просеянной муки отделяются отруби, которые идут потом на корм скоту и птице. Особенную же радость моим глазам доставляла пшеничная мука-сеянка, потому что она была редкостью: ее готовили либо для поминок по умершим, либо для свадьбы.