Подгоряне - страница 33

Много хлопот для мош Петраке доставлял я в ту далекую пору: он должен был приглядывать за мною, следить, как бы этот дьяволенок не угодил в барабан или не сломал ногу на ступеньках лестницы. По вечерам все время окликал меня, искал по всем углам с "летучею мышью" в руках (это такой фонарь, который обычно висел над жерновами). "Ну где же ты, куда нырнул, мышонок паршивый?" — вопрошал мош Петраке, и когда ему удавалось изловить меня, он погружал меня в мешок: пускай, мол, посидит там маленько. А когда на улице была метель и холод проникал через щели внутрь мельницы, мош Петраке устраивал для меня постель из мешков, еще теплых от только что помолотой муки. Мука пахла поджаренным хлебом, и я наслаждался ее запахом.

Нередко я засыпал в такой постели.

Еще мне очень нравилось вертеться возле отца и мош Петраке, когда они чинили мельницу. Теперь-то я понимаю, что взрослым не особенно нравилось, что я кручусь у их ног и сыплю на их головы вопрос за вопросом, поскольку находился в возрасте "почемучек". Почему, спрашивал я, толстый, как бочка, дубовый столб, на котором держится все сооружение, называется "томаром"?

Почему дощатые щиты, прикрепляемые к крыльям мельницы при слабом ветре, зовутся "задвижками"? Почему зубья у большого колеса делаются из сухого ясеневого бревна, а вал с гнездами, в которые входят зубья, — из толстого и тоже сухого ствола кизила? Почему выемка в барабане называется "гнездом"?

Почему плата за помол берется с каждой меры, и это называется "уюмом"?

Почему деревянное приспособление, с помощью которого поворачивается для лучшего вращения крыл на ветру вся мельница, зовут "козлом", когда оно вовсе и не похоже на козла?.. Мне хотелось побольше узнать и о чертях, и я спрашивал, где же они прячутся на мельнице, почему я их не вижу, а бабушка говорила, что их тут тьма-тьмущая, что их больше, чем мешков с зерном, — ну где же они?!

Всякий раз, когда нужно было повернуть мельницу навстречу ветру, я выскакивал вместе с отцом и мош Петраке на улицу. Делали мы это часто, потому что ветер то и дело менял направление. При этом я спрашивал, почему ветер дует то с одной, то сдругой стороны. Почему, почему, почему?.. Тысяча раз "почему"! Отец и мош Петраке не сердились, терпеливо отвечали и отгоняли меня только тогда, когда набивали зубцы на каменных жерновах: осколки могли попасть мне в лицо. Мне же до смерти хотелось посмотреть, как сыплются искры из-под зубила. По душе мне было и другое зрелище: иной раз сильный ветер срывал щиток с мельничного крыла и отбрасывал его далеко в сторону. С верхнего этажа мне смешно было видеть, как, увязая в сугробе, мош Петраке и отец пытаются изловить убегающий от них щит. Мне нравилось решительно все, связанное с нашей мельницей. Нравилось наблюдать, как отец закрепляет ее, ставит "на прикол", когда нет помола, как длинным тяжеленным ключом запирает замок. Когда ветер был постоянным и умеренным и работа шла хорошо, мы все усаживались на мешки с горячей мукой и слушали, как вращается главный вал, как разговаривают все мельничные сочленения. То были минуты отдохновения: развязывались торбинки, из них извлекались домашняя еда и бурдючок с теплым кипяченым вином. Трапеза была тихой, умиротворяющей. При плохой работе мельницы не было вокруг нас мешков с теплой мукой, внутри помещения остужалось так, что замерзал хлеб в торбах. Мне же и мерзлый нравился, я откусывал по кусочку и получал удовольствие, как от сосульки, свисающей ранней весною с крыши дома или сарая. Но все же было лучше, когда все вокруг заставлено теплыми мешками, они и еду твою сохраняли теплой; тепло как-то было и на душе, тепло и весело. При подходящем ветре мельницу не останавливали и ночью. С вечера и до утра в ней толпился народ. Люди трудились, посмеиваясь друг над другом. Большая часть насмешек приходилась на долю Тудоса Врабиоюл-Воробья за то, что тот уж очень труслив, боится идти на мельницу через кладбище, делает большой круг, чтобы только не видеть крестов на могилках. В свое оправдание твердит, что собственными глазами видел однажды вышедшего из могилы мертвеца с цигаркой во рту. Слушая, мужики потешались над чудаком, уверяли, что не мертвеца он видел, а лунное отражение на стеклышке креста за железной оградой покойного помещика Драгана. Но Тудос стоял на своем. Его страх иногда передавался и мне, случалось, что и я поплотнее прижимался к отцовским штанам в ночное время либо втискивался между отцом и мош Петраке, когда возвращались домой через кладбище. Иной раз, прячась за отцовской спиной, я все-таки выглядывал: не увижу ли того мертвеца с цигаркой во рту. Сердце при этом сжималось до размера блохи, готовое, казалось, выпрыгнуть по-блошиному же из грудной клетки. Однако никогда ничего не видел. Один только чугунный барин Драган неподвижно торчал на одном и том же месте с ненастоящей цигаркой в губах.