Подпольная кличка - Михаил - страница 13
Среди «лиц обысканных и арестованных в ночь на 4 августа 1903 года в предупреждение беспорядков» числится и Вилонов. Но, очевидно, он, как и некоторые его товарищи, сумел доказать «незаконность» своего ареста, потому что в ближайшие дни участвовал в главных событиях города.
Забастовку решили начать 7 августа. Михаил вошел в состав забастовочного комитета.
По городу ходила прокламация Екатеринославского комитета РСДРП:
ТОВАРИЩИ!
Теперь очередь за нами, екатеринославскими рабочими! Последуем же примеру наших товарищей в других городах! Теперь молчать — это позорная трусость, теперь работать — измена рабочему делу!..
Эсеры решили действовать самостоятельно. Они назначили начало забастовки на два дня раньше. Отпечатали свою листовку. На эсеровский призыв откликнулись булочники. Они погасили печи пекарен, оставили киснуть квашню и собрались на митинг. Но что делать дальше — не знали: эсеры на митинг не пришли; многих из них тоже арестовали в ночь на четвертое. Зато явилась полиция.
Началась расправа. Булочников отколотили и потащили в холодную.
7 августа 1903 года. Как обычно, в шесть утра раздался привычный заводской гудок: начинался рабочий день.
Еще не смолкли последние отголоски, а Михаил уже шагал по улице. Сегодня с утра он должен быть в железнодорожных мастерских.
А через два часа, когда Михаил успел поговорить в цехах, снова раздался гудок, уже другой — грозный, призывный. Он несся над городом и кричал: «Долой! Долой! Долой!»
Рабочие вывалились из цехов. Но из двора выйти не удалось: он был окружен солдатами и полицейскими.
— Ишь ты, гости пожаловали.
— Даже сам вице-губернатор…
— Почет рабочему люду…
Городовые оттеснили рабочих от дверей: тише, его превосходительство говорить будет. Вице-губернатор начал доброжелательно. Он уговаривал рабочих «не бунтовать» и «не слушаться злонамеренных людей». В ответ ему бросили листовку с требованиями.
— Хорошо, ваши требования будут рассмотрены. А пока я прошу разойтись всех по рабочим местам.
Но было уже поздно. Людской поток ударился о ворота. Они закряхтели, застонали и сдались… Заслон полиции был смят, городовые отступили под солдатские штыки.
Но через несколько кварталов дорогу перегородили солдаты и конная полиция. И опять уговаривали рабочих разойтись. Никто не трогался с места. Переговоры затянулись. Из толпы, в свою очередь, обращались к солдатам. И не напрасно: солдаты молчаливо сочувствовали…
Раздалась команда офицера. Солдаты взяли винтовки наперевес и нехотя двинулись на рабочих; те расступились, и солдаты прошли сквозь толпу: люди за ними сразу же снова смыкались. Так повторилось несколько раз…
— Казаки!
Толпа всколыхнулась.
Казачий полковник с ходу начал орать:
Разойдись, сволочи! Зарублю! Всех, как собак, перестреляю!
В ответ полетели камни.
И вдруг грянул залп. Толпа вздрогнула, несколько человек неуклюже осело на мостовую… А навстречу уже мчались казаки и конные полицейские…
На следующее утро на Чечелевскую площадь со всех сторон стали стекаться рабочие. Уже тесно на площади, а толпа все прибывает и прибывает. Краснеют знамена и лозунги. На груду ящиков один за одним поднимаются ораторы… Войска и полиция, окружившие площадь, пока стоят в бездействии.
Настала очередь Михаила. Он взобрался на трибуну и огляделся вокруг. Толпа, запрокинув головы, жадно ждала, что он скажет. Никогда раньше ему не приходилось говорить перед такой массой народа. Взволнованным и срывающимся голосом он бросал в толпу горячие слова, чувствуя, как они все больше и больше возбуждают слушателей. И именно в эти минуты он по-настоящему, всем своим существом понял силу рабочей солидарности, силу организованной, сплоченной массы…
Вот он уже выкрикнул свой последний призыв идти всем в город, и толпа, одобрительно зашумев, покачнулась и двинулась по Чечелевскому поселку. А из домов все выходили и выходили новые люди и примыкали к идущим… Но вот кончились рабочие кварталы, ворота домов перестали открываться, и, уже наоборот, захлопывались ставни, лязгали запоры — дома словно отгораживались от демонстрантов…
А навстречу уже двигался другой, враждебный поток — серые шинели и казачьи лампасы. И когда между этими двумя потоками осталось несколько десятков метров, оба они остановились, настороженно и враждебно глядя друг на друга…