Поединок столетия - страница 7

Но Тельман совершил роковую ошибку: он отказался уехать. Он недооценил жестокость и хитрость врага. И слишком равнодушно отнесся к своей личной судьбе, хотя жизнь его принадлежала не только ему одному — всей партии, всем антифашистам. Как полководец в разгар битвы, он счел невозможным покинуть своих бойцов, сражавшихся лицом к лицу с превосходящими силами врага, и остался на поле боя.

И вот он в тюрьме. Можно ли помочь ему? И как? Гедигер понимал, что борьба за спасение Тельмана будет долгой и нелегкой, и кто еще знает, чем она кончится?! Но начать ее необходимо уже сейчас. Поднять на ноги весь прогрессивный мир. Как оно им ни ненавистно, а к общественному мнению фашисты вынуждены прислушиваться. По крайней мере пока…

Как раз в эти трагические дни Гедигера постигло и еще одно горе. Личное горе. Из Москвы сообщили о том, что умирает жена. Настоящий преданный друг…

Гедигер вошел в ресторан за несколько минут до условленного часа. Швейцар узнал его, поклонился. Гедигер улыбнулся и приветливо кивнул головой.

Довольно просторный, отделанный с мещанским шиком зал был почти пуст. За самым уединенным столиком в углу сидели двое. Одного из них — поджарого, смуглолицего, с черными, чуть вьющимися волосами — Гедигер хорошо знал: это был Благой Попов, его давнишний сотрудник. Другой, незнакомый — коренастый, моложавый — совсем мальчик, хотя он старше Попова на пять лет — с любопытством рассматривал вошедшего. «Вот чудак, — подумал Гедигер, — сразу видно, неопытный».

Он было направился за свободный столик, но Попов замахал рукой, и Гедигер словно только теперь заметил его.

— A-а!.. — громко сказал он. — Давненько, давненько не виделись… Вы позволите?..

Он рукой показал на свободное место за их столиком. И подсел к ним.

Ни Попов, ни Танев не знали немецкого языка, поэтому волей-неволей Гедигеру приходилось говорить с ними на болгарском. Конечно, теперь это стало совсем опасно, но делать было нечего, тем более что в этом зале уже не раз слыхали из уст Гедигера болгарскую речь, когда он встречался с Поповым и другими болгарами. Официант Гельмер, который их обычно обслуживал, этот угодливо улыбающийся расторопный малый, стараясь польстить Гедигеру, не раз говорил, что ему очень нравится русский язык. Спутал, бедняга, болгарский с русским. Да и мудрено ли, если эти языки так близки, что их зовут родными братьями.

Гедигер, конечно, не разубеждал Гельмера. Тем более что при случае он мог бы заговорить и по-русски.

Гельмер и сейчас был на своем посту — возле стойки бара. Только на этот раз он не улыбнулся подобострастно, как бывало в прошлом, не бросился к старому клиенту с меню в руке и салфеткой под мышкой, а лишь надменно поклонился и тут же исчез.

Еще не успели Гедигер и Попов обменяться новостями, а Танев — рассказать о своих приключениях по дороге в Берлин, как дверь распахнулась и вошли несколько молодых людей со свастикой на нарукавных повязках. Официант Гельмер показал им столик, где сидели Гедигер и его товарищи.

— Ваши документы!..

Снова (который уже раз за эти дни!) пришлось Гедигеру предъявить швейцарский паспорт. У Попова был паспорт болгарский, подлинный, у Танева — никакого.

— Всем троим придется последовать в полицию, — холодно сказал один из фашистов, видимо старший.

— Как вам будет угодно, — ответил Гедигер, вставая.

Ну что ж, правде надо смотреть в глаза: едва ли на этот раз все легко обойдется. Он понял: вот сейчас, в этот момент, завершилась одна страница его жизни и открылась другая. Что ждет их, трех чужеземцев, захваченных фашистами в обезумевшем Берлине? По закону они виновны только в одном — в том, что жили здесь нелегально. Но кто теперь придает значение законам? «Мой закон — это сила», — хвастливо заявил Гитлер. Сила кулака… Да, она на его стороне. Но есть ведь еще и сила духа!

…Когда их выводили, он услышал за спиной чей-то вопрос:

— За что взяли? Кого?..

И голос Гельмера;

— Русские агенты… Заговорщики…

КТО ТАКОЙ ГЕДИГЕР?

Стиснутый в автомобиле между двумя фашистами, Гедигер старался подготовиться к первому допросу. Собственно, он к нему был готов всегда, в любую минуту, и все же теперь, когда этот допрос стал вполне конкретной, сегодняшней реальностью, надо было срочно мобилизовать себя и представить, не преуменьшая и не преувеличивая, истинные масштабы надвигающейся беды.