Поезд на рассвете - страница 3

Новые казармы их гвардейской мотострелковой части стояли на отшибе, против западной окраины районного местечка и крутой излучины речки, по соседству с обширным и, судя по всему, некогда помпезным имением известного в прошлом веке на Украине магната. Можно было вообразить, как выглядела когда-то панская усадьба, коли даже спустя многие десятилетия, даже будучи мало ухожены, величие сохранили и дворец, украшенный тонкой, изысканной лепкой, и белокаменная лестница, и глубокий, окруженный ивами пруд у ее основания, и аллеи с мраморными копиями античных статуй. Теперь во дворце размещались библиотека, краеведческий музей и архив. А вокруг, представляя, пожалуй, самую большую ценность из всего, что когда-то принадлежало богатею, раскинулся полудикий парк. Мощно поднялись в нем дубы, буки, липы и каштаны, ели и сосны, вдоль речки островками белели березы; по опушкам и над уступчатым темным яром, на дне которого прятались холодные криницы, полно наросло сирени, бузины, шиповника и лещины — лесного ореха; попадались и не здешние, привезенные из дальних стран, деревья и кустарники — такие Юрка видал впервые и названий их не знал. В густых зарослях приволье было птицам: тут гнездились грачи-скандалисты, скрытные горлицы, вечно занятые, суетливые дятлы, голосистые иволги и соловьи. Этот лесопарк, утверждала вездесущая и живучая молва, родовитый и состоятельный пан садил (не сам, понятно, — холопов хватало), дабы расположить к себе чванливую свою избранницу, добиться благосклонности ее и, наконец, — руки. Карбованцев настырный жених не жалел — саженцы выписывал со всей Европы. И свадьба состоялась. Но оправдала ли себя дорогостоящая затея хозяина имения, надолго ли ублажил он сердце привередливой господарыни — позабылось. До того давным-давно никому не было дела. Главное — остался парк. Он жил, рос. И принадлежал уже другим поколениям, другому времени.

Получая увольнение, Юрка старался непременно заглянуть в «панский лес». Хотя бы на часок. Правда, в райгородке и пойти-то было больше некуда. По воскресеньям, перед каждым дневным сеансом, солдаты приступом брали билетную кассу Дома культуры, а после фильма бесцельно слонялись тихими улицами местечка, догуливая отпущенные им на сегодня часы. Ели молочное мороженое, жевали ириски «Золотой ключик», щелкали подсолнечные семечки, которые покупали тут же, на улицах, у разговорчивых, услужливых бабок. Позиции для торга бабки выбирали простые и верные — прямо перед своими воротами, возле тротуара; ведра, наполненные вороными, искусно поджаренными семечками, выставляли на цветных домотканых подстилках, восседали около них с достоинством, повязав голову узорчатым платочком; цена семечек при этом у всех была незыблема, как воинский устав: большой стакан — рубль, маленький — граненая рюмашка с три наперстка высотой — полтинник… Но в парк Юрка приходил не со скуки, не ради того, чтобы убить время и не возвращаться в казарму раньше, чем требовала увольнительная. Здесь ему было хорошо. Он вырос далеко отсюда, в знойной южноукраинской степи, и до армии в лесу не бывал, видел его только на шишкинских, левитановских картинах да в кино; тощие полезащитные полосы, куда бегал с мальчишками играть в войну, — конечно, не в счет. Лишь тут, на холмистом правобережье Днепра, Юрка впервые вдохнул запахи звонких боров и хмуроватых сырых дубрав, услышал голоса лесных птиц, увидел, как растут подберезовики и маслята, как скачет по вершинам сосен, бесстрашно летит с дерева на дерево рыжехвостая белка и как высоко-высоко, под самыми облаками, парят, подолгу ходят кругами друг за дружкой аисты-черногузы. Все представало новым, ярким, звучным, и Юрка пожалел, что раньше это было ему недоступно.

Аллеи лесопарка почти всегда пустовали. Очевидно, потому, что в райцентре был свой, коммунхозовский, сад — невзрачный и тесный, зато с танцплощадкой, качелями, тиром, двумя ларьками и к тому же — с пивнушкой «Голубой Дунай», как называли деревянный облезлый павильон, воздвигнутый здешними «зодчими» на самом видном месте. В горсаду обычно стояла толкотня; ревел хриплый динамик, подключенный к радиоле; когда он умолкал с надрыва — за двухметровой штакетной оградой танцплощадки появлялся долговязый, всегда «под градусом», баянист. Дважды в неделю — по субботам и воскресеньям — играл духовой оркестр… А в привольном и свежем «панском лесу» еще не затоптали опушки и поляны, не распугали тишину. Зимой здесь было вовсе безлюдно. Летом же — по аллеям иногда вышагивали восторженные пионеры и с ними — юные, стройные вожатые; степенно, направлялись ко дворцу посетители библиотеки и музея; в укромных уголках, позабыв про все на свете, целовались влюбленные. Вокруг беззаботно перекликались пичуги, скрытые листвой. Юрка старался никому из них не мешать. Обходной стежкой шел к речке, устраивался где-нибудь на взгорке, откуда обзор получше, раскрывал небольшой блокнот — в половину школьной тетради, из плотной белой бумаги, — клал его на колено и рисовал с натуры, недостатка в которой тут не было. То дуб кучерявый возникал на листе, то берез дружная семейка, то серпом выгнутое плесо, а в нем — зыбкое отражение острых верхушек елей и невесомых, словно растворенных в воде, облаков… Рисовал Юрка с детства, находил в том отраду, и хотя все постигал самоуком, ощупью, трудом и терпением, хотя видел несовершенство своих опытов, любимое занятие не бросал.