Поэзия «воли к силе и воли к жизни» (С. Надсон) - страница 4

Он постоянно стремится сойтись «лицом к липу с грозой»… Он постоянно восторгается величественной красотой «грозы»[4].

Он признает страдание необходимейшим условием прогресса. Отсутствие страданий приведет, по его мнению, к застою. Полное избавление от страданий будет, по его мнению, знаменовать не торжество человечества, а, напротив, «конец» человечества.

Когда мир «зацветет бессмертною весной», когда глубь небес «загорит бессмертным днем» и грозы не будут дерзновенно пролетать над землей, возмущая торжество дня рокочущим громом, когда, одним словом, воплотится «заветный идеал и на смену вечности мученья вечный рай счастливцам» просияет, – тогда человек, по мнению Надсона, очутится в безвыходном положении. Он не будет в состоянии наслаждаться дарами завоеванного счастья и покоя.

Рисуя образ этого человека «будущего», поэт обращается к нему со следующими словами:

В царстве «всемирного счастья» больное человеческое сердце должно, по убеждению Надсона, заглохнуть без горя, как «нива без гроз»: оно не отдаст за блаженство покоя» креста «благодатных «страданий; оно затоскует о «доле борца», оно уподобится узнику, который успел привыкнуть к неволе и, будучи выпущен из «мрачной темницы», тоскует об этой темнице.

И Надсон, подобно Ницше, с негодованием отвергает идеал «всемирного счастья».

Если, вообще, право на «пир чувства» и признает Надсон, то лишь право на «пир такого чувства, которое непосредственно приобретено ценой страдания. Если он признает право наслаждаться ароматом роз, то лишь ароматом таких роз, которые имеют острые терния…

Он признает лишь «трагическую» радость. Об сущности этой трагической радости говорит, напр., одно из его лучших стихотворений «Мгновение», героями которого являются узники, наслаждающиеся восторгами любви накануне казни. Мысль о предстоящей казни, вливая яд в их кубок наслаждений, тем самым заставляет их бесконечно высоко ценить мгновения своего счастья… Стихотворение все проникнуто тем трагическим «стремлением к жизни и силе», о котором проповедует автор «Заратустры»…

Таковы «ницшеанские» мотивы поэзии Надсона.

Русский поэт не развил подобных мотивов в стройную систему. Он не олицетворил различных проявлений «воли к трагическому, воли к жизни и силе» в одном грандиозном образе, в образе носителя «нечеловечески-великого страдания». Он лишь наметил несколько контуров «бесстрашно-великих», могучих, «как буря» героев (Икар, Геростат), покупающих свое величие ценой «трагического». Он лишь тосковал по великом «пророке», который единственно мог бы, по его мнению, спасти человечество из его безысходного положения… Далее, он не дошел в своем культе страдания до апологии гнета, насилия, хищничества.

Но, во всяком случае, «ницшеанские» мотивы являются самыми интересными и характерными мотивами его поэзии.

«Курьер», 1902 г., № 21