Поговорим о странностях любви - страница 64

Пишу в дороге. Призываю в свидетели своего чистосердечного раскаяния деревья, которые ветвями тянутся за поездом, но куда там: слишком глубоко ушли они в землю под тяжестью вороньих гнезд. Пусть подаст голос в мою защиту свежепокрашенный фанерный аист, который одиноко торчит на опушке (то ли приманка для настоящих аистов, то ли картинка, вырванная из Красной книги). Пусть вступится за меня солнце. Розовые облака перебрасывают его как горячую картошку с ладони на ладонь. В переводе на человеческий язык это означает, что я опять еду и опять тоскую по тебе. Едва вернулся, сразу отправили в командировку. И снова в Москву! В другое время такой поездке только бы радоваться. Но опять плестись по тому же маршруту, где мы только что ехали вдвоем! Скажи честно, это ты на меня накликала?

Сперва параллельный поезду пейзаж приветливо раскланивался: «Станция Дачная! Разъезд Кокино! Вознесенск!» Но, спохватившись, что рядом в окне не сияют твои зеленые глаза, окрестность разочарованно отворачивалась. Всюду, как верстовые столбы, маячили напоминания о тебе. Вот здесь ранним утром ты прижалась носом к стеклу, дразня голыми плечами краснолицего, в красной же фуражке дежурного по станции, а он (вот к кому б меня на выучку!) лишь равнодушно скользнул по тебе взглядом и махнул флажком: проваливайте! Вот мост, на нем еще колышутся тени твоих растрепанных сквозняком волос и подпрыгивает раздробленное подскоками рельсов: «Че-го-ты-все-при-ду-мы-ва-ешь?..» Вот в низине, сразу за мостом, мокрый желтый карьер с боком, отъеденным экскаватором. Вот бабки с яблоками, и некому удерживать меня от того, чтобы на радостях купить сразу целое ведро и угощать весь вагон. Здесь вошел наш сосед по купе, парень в адидасовских кроссовках (помнишь: он всю дорогу деликатно курил в коридоре?). Вот другой сосед, дедушка, что не хотел угощаться твоими бутербродами, как потом выяснилось, не из стеснения, а просто ему неохота было лезть в чемодан за новыми вставными челюстями. Вот разносчик из вагона-ресторана, он все дребезжал своей тележкой и кричал: «Кефир, лимонад, вафли в ассортименте!» Никто не покупал, видно, ехали из дому, с припасами. Вечером он снова проскочил, коротконогий, с маслянистым лицом, торжествующий: «Лимонад продал! Вафли продал!» А здесь в поезд сел его конкурент, глухонемой торговец открытками. По-моему, он прекрасно говорит и слышит, но при его ремесле этого лучше не показывать. Все и так ясно: открытка — рупь, будь на ней усатый во френче с трубкой или тот, с гитарой и бешеными спокойными глазами. Всё раскупают — такая большая и разная страна! Нас с тобой глухонемой вычислил сразу, судя по тому, что предложил календарь с голубками и надписью — как там? — «Наши сердца в цвету». Что за плоды получатся из этих цветов?

Прошлая поездка просвечивает сквозь эту, как водяной знак. Стоим на глухом разъезде, ждем встречного поезда. Не мы ли с тобой возвращаемся в нем из прошлого? И ты снова прижимаешься виском к стеклу, чтобы не болела голова, а я целую другой висок, и все это вдруг проносится мимо нас с вихрем, свистом, лязгом, дымом. Лети, не трави душу!

Тронулись. Картофельное поле, придавленное пухлыми деревенскими облаками. Рельсы как нитки, сшивающие прошлое с настоящим. Захотелось набрать белых камешков и быстренько выложить на обочине: «Ванда + Саша = …», а километров через тридцать, потомив неизвестностью проезжий люд, воздвигнуть из бетонных блоков капитальное слово: «Любовь!»

Перед отъездом из Москвы забежал в несколько магазинов, хотел сообразить тебе посылочку из столичных деликатесов — не протолкнуться! Мало-помалу стираются гастрономические различия. Уже не спрашивают: «А какой сыр? Какой сорт колбасы?» Появляется некий обобщенный облик: продукты. Еда. Жизнь, так сказать, сезаннеет. Эпитеты и прилагательные отмирают, остаются одни съедобные существительные. Глядишь, ты научишься ценить яичницу, которую я пытался скормить тебе в буфете. Покрутился возле нашей с тобой гостиницы. Там полно японцев. Вид у них удивленно-снисходительный. Бедный тот япоша, которому достанется наш номер! Мой дух, жалобно завывая, всю ночь будет пугать его. Вот такое кимоно.