Поговорим о странностях любви - страница 63
Повернулся. Довольна? Ну, поздравляю!
С.
«СЛУШАЙ, ЧЕГО ТЫ ПРИЦЕПИЛСЯ КО МНЕ?!»
Действительно, чего?
Почему бы не отцепиться?
Не разлюбить?
Когда я разлюблю тебя… Когда я, наконец, пойму, что ты не Самая Изящная, Самая Взбалмошная и Самая Порядочная из всех женщин, а просто самая изящная, взбалмошная и порядочная; когда я начну замечать твои морщинки и седины, о которых ты мне уже столько раз твердила, а я их, хоть убей, не видел; когда, знакомясь с женщиной по имени Ванда, я не буду тотчас проникаться к ней симпатией, а, наоборот, подумаю: ну и имечко! Когда научусь не взвиваться при одной мысли о том, что через неделю, через день, час, минуту (дотерпеть бы) увижу тебя — издали, ближе, совсем близко; когда с некоторым опозданием до меня дойдет, что и у других женщин есть веселые зеленые глаза и родинки на шее под бусами, и эти женщины, возможно, куда гуманнее отнесутся к ухаживаниям бедного хромого; когда мне вдруг станет стыдно за то, что так долго я жил этой выдуманной жизнью, твоими редкими и уклончивыми письмами; когда пойму, что колодец, который считал бездонным, потому что камушки беззвучно исчезали в нем, не так уж глубок: дно, которое гасит звук, выстлано моими надоеданиями; когда увижу со стороны, как твой и без того не ахти какой жгучий интерес ко мне исчезает, стоит лишь заикнуться о том, как мне хочется быть с тобой, словом, когда я напрочь разлюблю тебя, — как легко тогда станет у меня на душе! Сколько новых приятных возможностей появится! До чего это будет радостно и соблазнительно!
Дня два. А потом все начнется сначала. И снова я буду глуп и счастлив.
(Письмо не отправлено.)
Ванда, любимая, прости меня! Не верь ни единому слову! Не знаю, что со мной было, если я посмел… Когда я летел к тебе, то ждал чего угодно, но не такого. Стоило примчаться с другого края света, чтобы услышать: «Ничего у нас с тобой не получится». Допустим, я придурок: распростер объятия еще в самолете, развоображался, как восьмиклассник. Но ты же сама писала, что тебе надоела двойная жизнь, надо что-то менять… Или это «что-то» не ко мне относится? Больше всего убивает твой спокойный, чуть не материнский, тон. «Мне нужно время, чтобы все взвесить». Сколько: год, пять, десять? И что мы оба, ты и я, будем делать все эти годы? Жить от письма до письма? Ждать случайной командировки?
Знаешь, есть такие пакеты мороженых овощей: маленький кусочек морковки, кубик свеклы, пучок сельдерея. Кидаешь в кастрюлю, оно оттаивает, закипает, суп готов. Но как ты не понимаешь: эта заиндевелая нежность, которая перепадает мне раз в год, становится поперек горла!
Сам виноват. Моя беспомощность равносильна поражению. Какой у тебя может быть ко мне интерес, если вот он я: протяни руку и бери покорного, тепленького, вей из него веревки! По-моему, ты получаешь удовольствие от того, как я извиваюсь, чтобы заполучить хоть немножко твоей ласки. Аргументы у тебя-то, конечно, самые благородные: мол, я приучил тебя к полной искренности, и теперь ты уже не можешь меня обманывать — ни морально, ни физически. «Был бы на твоем месте муж или кто-нибудь другой, потерпела бы, не умру же я от этого. А просто так с тобой я не могу». Если это правда, то она против тебя, Ванда! Выходит, ты боролась не столько со мной, сколько с собой? Но зачем?!
Спешил, как на праздник, а вернулся побитый. Бегал, суетился, дергал за полу: вот он я, вспомни, пожалей, приласкай! Осквернить жалостью, унизить близостью — нет, ни за что!
Думаешь, я не пытался выбивать клин клином? Еще как! Но выбиваюсь я, а клинья остаются. Да и ты однажды обмолвилась: «Иногда мне кажется, что я изменяю тебе с мужем». Ничего, покажется, и (зачеркнуто). У тебя появился кто-то другой? Ты помирилась с мужем? Что, что произошло?
Нет. Не пиши мне об этом. Я не хочу ничего знать. Просто будь со мной. Хотя бы пиши мне. Целую тебя тысячу раз.
Здравствуй снова и снова!
Ты еще сердишься на меня? Я заслужил любую кару, только не твое молчание. Раздели́ все, что я написал, на шестнадцать, это будет поправочный коэффициент на мою ревность. И потом — жизнь уже за тебя сквиталась.