Пограничный легион - страница 52

Джоун почувствовала себя оскорбленной, ей стало стыдно. С удивлением она заметила, что стала легко раздражаться. Здешняя жизнь пробудила в ней чувства, о которых она и помыслить не могла.

Она съехала с тропы и направилась на другую сторону ущелья. Там на берегу ручья росли ивы. Джоун стала пробираться через заросли, выискивая удобный брод. Почуяв воду, лошадь зафыркала. Решив, что дальше искать нечего, Джоун повернула в узкий просвет, ведущий прямо к ручью, и, спешившись на мшистом берегу, бросила поводья, чтобы дать лошади напиться.

И вдруг почувствовала, что на берегу есть кто-то еще. Однако ни перед ней, ни за лошадью никого не было видно. Тогда она обернулась. У ручья с колен поднимался Джим Клив с полотенцем в руках. По лицу у него стекала вода. До него было всего шагов десять. Джоун вскрикнула — так неожиданна была эта встреча — и замерла на месте, не в силах шевельнуть и пальцем. Вот, сейчас, он назовет ее по имени! Но Клив лишь молча смотрел на нее. В ясном утреннем свете лицо его казалось заострившимся и мертвенно бледным, как у покойника. Живыми были только глаза, они горели ярким пламенем. Он бросил на нее взгляд — в глазах сверкнуло презрение. Он, конечно, распознал в ней женщину и преисполнился презренья к тому, чем она, судя по ее бандитской одежде, была. На лице у него появилась кривая усмешка, которая тут же сменилась новым выражением, стегнувшим раненую душу Джоун, как удар хлыста: он смотрел на ее женственные формы тем же недобрым, наглым взглядом, что и все эти негодяи, — взглядом, который так возмущал и оскорблял ее. Это было так неожиданно, так не вязалось с ее представлением о Джиме Кливе! Как снесла она этот взгляд и не умерла на месте?

Джоун дернула поводья, ничего не видя, перешла ручей, кое-как вскочила на лошадь и с затуманенным взглядом вернулась к хижине. Келлз был чем-то занят с людьми и не заговорил с ней. Джоун кинулась прямо к себе в комнату и забаррикадировала дверь.

Потом бросилась на кровать, зарылась с головой в одеяла, чтобы ничего не видеть и не слышать, и долго лежала так, убитая горем. Каким пустяком казалось ей теперь все остальное — то, что она считала стыдом, та боль и страх, которые преследовали ее с тех пор, как она оказалась в руках Келлза и его банды! В какое сравненье это могло идти с тем, что она только что испытала при встрече с Джимом? Только что на душе у нее каленым железом безжалостно выжгли страшное, позорное клеймо! И кто же это сделал? Человек, которого она любила, которого готова была спасти ценою собственной жизни! Джим Клив разглядел в ней только потаскушку, лагерную девку. В его тоскливой горькой усмешке отразилось недоумение — как мог он когда-то любить существо ее пола! Но больше всего Джоун задело то, что ее грация и обаянье, подчеркнутые навязанной ей одеждой, пробудили в Джиме Кливе первый живой отклик на окружающее зло, впервые подтолкнули его к грязи и подлости, в которые ему предстояло погрузиться вслед за этими пограничными подонками. Как же он мог смотреть на нее такими глазами! Смотреть на девушку, которую любил! Джоун страдала не по тому, что он превратно истолковал, что она такое, не потому, что не узнал ее, а оттого, что из всех женщин ей одной выпало на долю пробудить в нем те же инстинкты, что в Келлзе, Гулдене и других бандитах.

— Боже мой, да ведь он был пьян, пьян, — шептала Джоун, — он не виноват. Он уже не мой прежний Джим. Он так изменился… так страдает… ему все безразлично. А чего же мне еще было ждать? Стояла перед ним в такой непристойной одежде — ну, шлюха шлюхой. Нет, я должна его увидеть. Должна все ему рассказать. Если он теперь меня узнает, а я не смогу объяснить ему, почему я здесь, почему на мне этот ужасный костюм, не смогу сказать, что люблю его, что чиста и верна ему… Если я не сумею все это ему сказать, тогда… тогда я застрелюсь.

От этих слов, произнесенных вслух, Джоун потеряла всякое самообладанье и разрыдалась. Потом, когда порыв отчаяния стих, она совсем обессилела и долго лежала, вялая, опустошенная. Зато ей стало легче. Понемногу вернулось спокойствие, и она по-новому взглянула на свое стремительное бегство от ручья, где встретилась с Джимом Кливом, на поднявшуюся у нее в душе бурю, на охвативший ее стыд и последующую истерику. Джоун поняла, что предстань она перед Джимом Кливом в платье, в котором она уехала из дому, она бы от неожиданности, страха и любви испытала не меньший шок. Она сорвалась частью из-за чрезмерного напряжения сил в последние недели, частью из-за внезапности встречи. Оглядываясь назад, вспоминая охватившее ее тогда волнение, она чувствовала, что оно было совершенно естественно, что, если бы только она могла сказать Джиму всю правду, положение не было бы таким невыносимым. Вместе с тем, эта встреча и все, что за ней последовало, сделала очевидным, как все пережитое за эти ужасные недели научило ее любить Джима Клива. Если бы не его безумное бегство, не ее слепая погоня, не все волнения, страхи, боль, отчаянье, она бы никогда не познала свое женское сердце, его способность любить.