Пока я спала - страница 4
Какой еще малыш???
Словно в ответ на мой вопрос, все тело скручивает от жалобного детского плача. Какая же безумная головная боль, боже, только чьих-то детей здесь не хватает, чтобы добить меня.
– Ну-ка, – начинает сюсюкать моя спасительница. – Посмотри, какая погремушка, – воздух разрезает убийственный шорох адского приспособления для младенцев.
Словно гречку в воспалённый мозг засыпают.
– Хочешь к маме? Да? А ко мне на ручки пойдешь? Мама пока не может подойти, у мамы бо-бо, – опытными методами успокаивает неугомонного ребенка женщина.
Так, стоп.
Чья мама бо-бо?
– Мама упала и бах! Но все будет хорошо, с мамой все хорошо.
Эм…
– Это не мой ребенок! – вмиг прорезавшимся голосом утверждаю я.
– Но как же?..
И хотя это тяжело, глаза неумолимо режет светом, перевожу взгляд левее, чтоб увидеть, что там за ребенок и с чего женщина взяла, что он мой. Маленький, щекастый, в огромном синтепоновом комбинезоне. Никаких признаков общей генетики. Это чей-то левый пацан, я к нему не имею ни малейшего отношения! Может, я и не понимаю, как оказалась здесь среди снегов России, когда только что провожала лето в Греции, но одно могу утверждать смело: этот младенец не мог вылезти из меня.
Не-а. Никак.
– Но я видела, как вы гуляете с коляской, – голосом работницы интерната для умственно отсталых, оповещает меня спасительница.
– Нет, – твердо говорю я, убежденная, что это бред.
Похищение инопланетянами звучит правдоподобнее, чем я, нарезающая круги с коляской.
– А, вы – няня, – наконец, выдвигается новая версия.
Мозг уже начинает плавиться от этой бессмыслицы. Он и так не чувствовал себя достаточно уверенно для диалога, а теперь просто приказывает срочно устроить перезагрузку всех систем, отрубить все мониторы и, возможно, слегка отформатировать диск. Чувствую, как глаза закрываются под тяжестью безумных событий и давящей боли и успеваю только решительно прошептать очередное "Нет".
***
Мне плохо. Сильно тошнит. Опять попалось ведро с гвоздями, а не хорошо амортизированный туристический автобус. Такими темпами скоро придется возить с собой специальные пакетики.
Я морщусь и крепче сжимаю веки, не понимая, почему все тело болит, как после Нью-Йоркского марафона. Я же отдыхала. А, нет, я упала. Точно.
А ещё мне снился странный глупый сон…
На очередной кочке автобус подскакивает, и я издаю болезненный стон. Всё-таки крепко я о старинные камушки приложилась. Хорошо, что в транспорт погрузили и куда-то везут.
– Никос? – мне бы воды. Пить хочется ужасно. И тошнит. Сильно.
– В сознании, – звучит поставленный женский голос.
Не Никос.
Чувствую странное похлопывание по правой руке.
– Как вас зовут? – обращается явно ко мне.
– Марина, – открываю глаза, темно. Из маленьких окошек автобуса льется рассеянный свет уличных фонарей, и я жмурюсь. Неприятно. Но успеваю рассмотреть медика.
Хорошо, что обо мне позаботились. Но черт его знает, как тут с этими делами для туристов.
– Страховка, – выходит хрипло. – В рюкзаке.
– Марина, грудью кормите?
Что за странный вопрос? Может у них тут это стандартный опросник для таких, как я, неудачниц, что летят с вековых лестниц башкой вниз? Кстати, вполне понятно, почему голова ощущается расколотой вазой.
– У меня трещина? – вместо ответа, спрашиваю.
– Что она сказала? – обращается к кому-то врач.
– Бредит, путает языки, давай адреналин ставить, иначе в сознании не довезем, – доносится мужской голос.
– А если кормящая?
– Значит, закончит кормить. Главное довезти.
Я решительно ничего не понимаю. Хочу задать миллион вопросов, но сознание путается. Я то греюсь под солнцем Санторини, то лежу на холодной земле Москвы. И плач. Везде мерещится взрывающий голову детский плач.
Руку болезненно перетягивает жгутом, мне знакомо это ощущение, сколько анализов я сдаю перед каждой поездкой. Укол почти не чувствую, только как сердце начинает часто-часто колотиться. Пульсирует в груди, в висках, даже в горле.
– Марина, что чувствуете?
– Сердце колотится, – разжимаю пересохшие губы. – Пить хочу. Тошнит, – перечисляю симптомы.
– Вадь, у нас вода есть?
– Тут в коляске бутылочка, подойдёт?
Коляска, коляска, коляска… Пытаюсь уцепиться за эту мысль. Но она тает на кончике языка, на который попадает спасительная жидкость.