Полет кроншнепов - страница 31

— Ты попусту тратишь время в классе с этими табачными тюками, приходи в мою комнату, там эти олухи не будут тебе мешать и ты сможешь хорошенько подготовиться к поступлению в реальное училище. Оставайся после уроков, я буду показывать тебе, что и как надо делать, тогда ты сам увидишь свои успехи.

Учитель был совершенно прав. Я успевал сделать многое, работая в его маленькой комнатушке, а когда оставалось свободное время, господин Кордиа давал мне книги по истории с описаниями морских сражений, с рассказами про Витте де Вита[7], сочинения по военному делу и описания кровавых баталий. Но эти книги не увлекали меня, я читал их, только чтобы сделать приятное учителю. Настоящие же книги стоят в шкафу в его комнатке — это книги о птицах и по естествознанию, о Бурхаафе и Левенгуке[8]. Иногда я поднимаю глаза от страницы и вижу перед собой пустой школьный двор. Бывает, я пододвигаю стул к двери, взбираюсь на него и через окошко наверху заглядываю в класс. Отсюда я могу только видеть, как господин Кордиа энергично размахивает руками, или услышать, как смеются ребята. Мне очень хочется узнать, что же происходит в классе, именно в эти минуты я ощущаю свое одиночество особенно остро. Случается, я открываю шкафчики с загадочными приборами, под слоем пыли хранящими свои тайны, постичь которые можно, лишь прочитав книги по естествознанию. Я снимаю с полки магдебургские полушария, рядом стоят стереоскоп, вакуумный насос и электростатическая машина — из нее у меня вылетают такие искры! Но больше всего меня привлекают множество баночек и скляночек с какими-то веществами. Я беру учебник химии и начинаю колдовать с ними, придумывая самые фантастические смеси, тогда в комнатушке вспыхивают причудливые язычки пламени. Свои опыты я люблю ставить рано утром, когда идет урок закона божьего. В моем сознании этот магический огонь навсегда сливается с заунывными звуками псалмов, долетающими из-за стены.

После звонка на перемену я припадаю к щелке между шторами и безотрывно смотрю на бурлящую площадку перед школой. А там происходят любопытные вещи. Если светит солнце, я постоянно вижу маленького второклашку, весело отплясывающего на давно облюбованном им местечке в глубине двора. Но никому нет дела до его солнечного танца. Когда на дворе дождь или же просто пасмурно, он потерянно стоит, прислонившись к стене, и, выгляни сейчас солнце, он начнет снова. Свой танец он сопровождает бурными восклицаниями, расслышать их я не могу, но не исключено, что он просто кривляется и при этом открывает рот в беззвучной гримасе. Белобрысая девчонка изо дня в день упорно отколупывает ногтем кусочки застывшего раствора в кирпичной кладке; я вижу и другую девочку, которая на каждой перемене забивается в самый темный уголок двора и, насколько я могу разглядеть, беспрерывно, пока не кончится перемена, плачет. Услышав звонок к уроку, она проводит рукой по глазам и покорно плетется к широко распахнутым дверям школы. Каждый день все тот же мальчишка пристраивается за спиной одного из дежурных учителей, прогуливающихся по площадке, и строит дурацкие рожи. Он всегда один. Каждый раз я вижу и другого мальчика — он тоже крадется, но не за учителями, а прижимаясь к стенам, и, улучив момент, когда дежурные уж точно не видят его, мочится на камни. Мне противны эти мальчишки и девчонки, их ужимки, ковыряния, гримасы втихаря, мокрые кирпичи. Но я знаю, что и сам такой же, я один из этой толпы, мне просто лучше удается многое скрывать.

Впервые это произошло на дорожке, выложенной плитками, во второй раз — во дворе реального училища, а в третий — в нашем доме и возле него. Откуда берутся такие зловещие взрывы ярости, после которых надолго остается не только боль в душе, но и страх перед тем, что в будущем все это может просто-напросто кончиться убийством. В последний раз почти так и вышло, и мне до сих пор непонятно, как же они не подали на меня в суд. Может быть, их остановила смерть мамы вскоре после инцидента. Мне пришлось лишь оплатить их больничные счета: за переломанный нос, ссадины на лице и кровоподтеки на ногах — побил я их, как оказалось, крепко. До сих пор все случившееся когда-то настолько живо и ярко воскресает в моей памяти, как будто произошло вчера. Я стою возле нашего дома, по движению камышей на том берегу отсюда хорошо различимы резкие порывы ветра. Каково приходится бедным птицам в такую бурю? Сколько гнезд будет ни за что разрушено стихией? С каждым налетом ветра из камышовых зарослей доносится тревожное кряканье затаившихся там уток. Косой шквальный дождь вперемежку со звонкой дробью града хлещет по крышам теплиц. Потоки воды текут по лицу, заливают за воротник. Но я не иду домой, потому что мне тяжело видеть мучения мамы. Сейчас к нам должны зайти два старейшины: каждый год они посещают нас для наставления и назидания, несмотря на то что в нашем доме теперь почти ежедневно бывает пастор. Несмотря на то что этим двоим прекрасно известно о критическом состоянии мамы. Но пастор убедил ее в необходимости их визита, отказать она была не в силах и вот теперь растерянно, словно не зная, с чего начать, бродит по комнате: наверное, надо бы прибраться в доме к их приходу. Сейчас явятся старейшины, и что-то произойдет, это она знала наверняка. Мама теперь забывала самые привычные вещи, целиком или частично, обыкновенно она могла вспомнить только, с чего следует начать. Рано утром она выдвигает зольник, но не выносит его, как прежде, в боковую пристройку, а продолжает сидеть около печки и мерно раскачивает головой. Я вижу глаза мамы — скорбные и полные отчаяния, мама отводит их в сторону, но ей нужна моя поддержка. Она задвигает ящик с золой в печь, потом с трудом, рывками выдвигает опять. Я подхватываю зольник у мамы из рук, выношу его из комнаты и возвращаюсь обратно. Но даже этого мама понять не в состоянии: она продолжает двигать теперь уже пустой ящик туда и обратно, без остановки. Я осторожно помогаю ей подняться, усаживаю на стул. Мама почти ничего не весит, она легче любого малыша.