Полфунта лиха - страница 11

По утоптанному снегу возле палатки летали биты. Вдруг сгрудившиеся вокруг игроков ахнули: шаров­ка, вывернувшись из руки Антохи Пьянкова, взбив полу палатки, влетела в ее нутро и, слышно было, глу­хо брякнулась обо что-то.

— В чей-то лоб угодил,— раздался в тишине скорб­ный голос Тимки Грача.— Кошмар — не то слово.

Братва смеялась, но тут из палатки вышел сам Маныгин.

— Вы что, дьяволы, на людскую жизнь покушае­тесь? — Он усмехался.— У кого это руки кривые?

— Нечаянно я, Анатоль Васильич,— скорчил плак­сивую рожу Антоха, литая толстая шея его покраснела на загривке.

— Вот я и говорю: руки кривые.

— Не-ет,— сказал Аникей Малых,— он по части городков у нас чемпион.

Где-то в небе — где, поначалу за деревьями было не видно — зарокотал мотор. В управление шел верто­лет. Вот он вынырнул из-за макушек, накренился и по­шел к посадочной площадке. Никого это не взволно­вало: ежедневные рейсы вошли в привычку и верто­леты называли теперь уже по-свойски, по-летчицки — «бортами».

— Чемпион, говоришь? — Маныгин, склонив голо­ву чуть набок, покосился на Антоху.— Хорошо. Ста­вим по пять фигур. Если я выиграю, Пьянков на два часа идет на кухню колоть дрова. Все. Обжалованию не подлежит. Ставь, ребята!

— А если выиграет он? — потянулся к Маныгину своим птичьим носом Тимка.

— Выиграет — я его прощаю.

Толпа невнятно загудела, Лешка протолкался по­ближе.

Били пофигурно, все громко считали биты — по сколько на каждую фигуру. Антоха лупил лихо, раз­машисто, похваляясь удалью, и не зря: броски были точными. Маныгин бил, пожалуй, резче — только свист понужал воздух. И тоже не мазал. Шли вровень. Болельщиков охватил азарт.

Осталась последняя, пятая фигура — «пулеметное гнездо». Пьянков долго прицеливался. Лешке хоте­лось, чтобы он промазал.

— Не подкачай! — крикнул кто-то.

Антоха сильно размахнулся, метнул биту — «гнез­до» развалилось, лишь две рюхи вылетели за черту «города».

— Тьфу на вас! Что под руку орете? — разозлился Антоха.

Он начал нервничать и, сунув следующую биту под мышку, старательно плевал на ладони, Маныгин подмигнул ребятам:

— Заело.

— Не боись, товарищ начальство,— огрызнулся Антоха и резко бросил шаровку; вылетело еще две рюхи, одна осталась.

— Заскучали дрова по Антохе,— съехидничали в толпе.

Тут Маныгина окликнули. Никто не заметил, как к площадке подошел инженер Гулявый, нахохленный, сухонький, долгоносый мужчина с черной повязкой на глазу. С ним рядом стояло некое завернутое поверх шубы в два широких теплых шарфа небольшое суще­ство. Гулявый подтолкнул его к Маныгину:

— Вот, Анатолий Васильевич, пришел вертолет с «мелочовкой»... и с этой дамой.

Только после этого можно было смекнуть, что существо, по-видимому, действительно принадлежит к женскому полу.

— Извините, Иван Тихонович, минутку.— Маны­гин повернулся к Пьянкову: — Что ж ты?.. Добивай.

Антоха выбил последнюю рюху.

— Ну, Пьянков...— Теперь и Маныгин поплевал на руки.— Держись, Пьянков!

Он прицелился, развернулся, и с присвистом и щел­ком бита разом вымахнула всю фигуру из «города».

— Все, Пьянков, топай на кухню.— Под смех ребят Маныгин обеими руками пожал и потряс красную лапу Антохи. — Я вас слушаю. — Он повернулся к де­вушке.

Теперь-то всем стало видно, что это девчушка лет этак семнадцати. Она размотала шарфы, на лбу ее лохматилась челочка, ресницы растерянно хлопали. Мордашка была довольно красивой, только напуганной.

— Голышева Надежда Александровна,—предста­вилась она.— Имею назначение к вам. Вот,— и протя­нула бумагу.

Прочитав текст, Маныгин удивился:

— Заведовать книжным магазином? Каким ма­газином??

— Вы же прочитали: книжным. Ну, может, не магазином — киоском.

— Книжным?

В вопросах этих девушка почуяла что-то неладное,

— Да.— Голос ее дрогнул.— Я понимаю, помеще­ние, наверное, еще не готово? Но я могу и в этих... в вагонах, в палатках. Как вам удобнее. Могу еще в садике или в яслях воспитательницей...

— В садике? — с наивностью переспросил Маны­гин, и все вокруг захохотали.

Надя смотрела беспомощно.

— А вы действительно... начальник? — Видимо, она подозревала розыгрыш.

— Он самый,— кивнул Маныгин.— Кого же вы, мадам, воспитывать собираетесь?