Полицейская история - страница 6

У него было распухшее от побоев лицо, и он не мог даже пить бульон, который я неловким движением пытался влить ему в рот.

— Это коммунист, то есть пропащий человек, — сказал с отвращением шеф моего отдела.

Ночью заключенного допрашивали немцы, а днем его охраняла французская полиция. Мне очень хотелось что-нибудь сделать для него… Однажды он исчез, и я не знаю, что с ним стало.

Мой отдел должен был перейти к активным действиям против партизан. Первая наша вылазка успеха не имела. Во время второй я помог уйти двум макизарам[3]. В благодарность семья одного из них прислала мне посылку: килограмм сливочного масла и шесть яиц.

19 мая 1944 года я дезертировал и в свою очередь разыскивался полицией в Париже, где скрывался. Меня спасли высадка союзников, и освобождение Парижа.

Я снова решил попытать счастья на сцене, но мне никак не удавалось заключить контракт. 2 сентября 1944 года я получил письмо следующего содержания:

Я в сотый раз отутюжил свой единственный изрядно поношенный костюм из штапельного волокна и отправился по повестке в полицию, чтобы вторично занять место в ее рядах.

В 1-й летучей бригаде в Париже мне вручили револьвер с семью пулями, посоветовав не тратить зря. Я получил полицейскую бляху из позолоченного металла, полицейское удостоверение, пересеченное трехцветными полосами французского флага и украшенное моей фотографией. Кроме того, мне выдали еще бесплатный проездной билет на метро и автобус. И, конечно же, наручники!

— А ключи от наручников? — спросил я у Данса, заведующего секретариатом.

Он даже не оторвал носа от бухгалтерских книг.

— Они утеряны. Придумай что-нибудь.

Я придумал. Моя первая миссия привела меня в Версаль, где я должен был провести расследование о деятельности группы врачей, делавших подпольные аборты. Мне не понадобились ни ключи, ни наручники. Моим патроном был в то время один старший инспектор, для которого я составлял рапорты. Я извлек из этого своеобразную пользу.

Мой кабинет превратился в настоящую амбулаторию: медицинские зонды, контрацептивы, хирургические зеркала, которые я конфисковал во время расследования. Я составлял бесконечные рапорты, складывая их кипами на пол, где они дожидались отправки в канцелярии судов.

Соседний кабинет занимала «полицейская элита»: недавно назначенный комиссар с группой молодых и энергичных инспекторов, специализирующихся на репрессиях против так называемых антинациональных элементов. После Освобождения ничто не изменилось в этих стенах: ни методы, ни декорация.

Однажды я вошел в этот кабинет, так как дверь, вопреки обыкновению, была открыта. Услышав крики, я толкнул ее ногой и оказался невольным свидетелем гнусного, отвратительного зрелища. Посередине комнаты стоял совершенно голый мужчина, колени которого были связаны ободом велосипедного колеса. В вытянутых руках он держал тяжелые ботинки. Стоявший перед ним комиссар в рубашке с закатанными рукавами бил несчастного по рукам палкой, оставляя на коже фиолетовые полосы. Носком ботинка комиссар ударял в обод, вызывая в коленных чашечках неизвестного нестерпимую боль, от которой тот неистово вопил.

— Что вам здесь надо? — спросил комиссар, захлопнув дверь перед моим носом.

— Пора вам уже к этому привыкнуть, — посоветовал мне мой шеф. — Это коллаборационист[4], а значит, плохой француз.

Несмотря на добрый совет, привыкнуть я так и не смог. Некоторые из моих коллег вызывали у меня откровенное омерзение своей жестокостью, посредственностью и трусостью. Что касается меня, то я отождествлял полицию с правосудием. Разумеется, я был слишком молод и беспросветно глуп. Мне поручали самую неблагодарную работу, и с каждым днем я все больше и больше деградировал и опускался. Я начал задыхаться в этой атмосфере…