Полицейская история - страница 7

Я написал прошение об отставке. Я снова собирался по собственному желанию уйти из полиции. Стояла зима 1945 года, декабрь. В моей комнате затрещал телефон.

— Борниш? Быстро спускайтесь вниз.

— Слушаюсь, господин старший инспектор.

Когда я вошел в кабинет Рене Камара, нормандского гиганта в толстых роговых очках, робкого и всегда угрюмого, он смерил меня долгим взглядом и сказал:

— В Сен-Ном-ла-Бретеш обнаружен труп неизвестной женщины. Берите фотографа, шофера и отправляйтесь на место происшествия. Я хочу посмотреть, на что вы годитесь.

Час спустя, окруженный жандармами, я стоял перед трупом женщины, которая, вероятно, при жизни была красивой. Она лежала с окровавленной головой в лесу, на земле, покрытой мокрыми листьями.

Наверное, именно тогда во мне проснулся охотничий инстинкт. Я не знал, какие методы используют для поисков убийцы, но мной овладела пламенная страсть: во что бы то ни стало поймать его.

Следствие было долгим и кропотливым. Я жил на нервах. Днем и ночью я думал только об этом деле, и наконец однажды утром поиски привели меня к убийце. Им оказался двадцатилетний Клод Карели. Я обнаружил его в небольшом отеле на улице Фонтен. Я уже собирался войти в его номер, когда он неожиданно появился в амбразуре двери, держа под руку молодую женщину. Они поцеловались, и она ушла. Клод на минутку замешкался, и эта секунда оказалась для него роковой. Я прыгнул на него, крепко схватив его рукою за плечо и одновременно произнося:

— Полиция! Не двигайтесь!

Я быстро надел на него наручники. Боже, до чего же это был прекрасный момент! Я упивался восторгом, видя его испуганный взгляд и дрожащие руки. Не знаю, может быть, мною овладело тогда дурное чувство, но я испытывал такое наслаждение впервые.

Клод Карели был первым обезвреженным мною преступником. Благодаря ему я познал надежду и разочарование, радость и горечь, страх и ликование. До сих пор я был только мелким чиновником, теперь же я стал полицейским, я стал легавым.

Я разорвал свое прошение об отставке. Несколько дней спустя меня перевели в группу комиссара Приу, занимающуюся расследованием уголовных дел. Теперь я был в своей стихии.

С самого начала полицейской карьеры я твердо усвоил, что полицейский ничего не стоит и ничего не может без информаторов, поэтому по вечерам вместо того, чтобы развлекаться, я слонялся по барам с сомнительной репутацией. Я изучал повадки завсегдатаев этих заведений, я выучил воровской жаргон, одновременно запечатлял в памяти физиономии всех этих мошенников, которые со скучающими минами играли в покер, мусоля кончиком языка мундштуки и сдвинув на затылки шляпы.

С некоторыми из них мне случалось позднее встретиться в моем кабинете. Легко идя на компромисс, я оказывал им небольшие услуги в обмен на предательство. Сводники и сутенеры навели меня таким образом на налетчиков, а те в свою очередь на убийц. Эта работа требовала большого терпения и выдержки, но и того и другого оказалось у меня предостаточно.

Когда во время прочесывания местности мы задерживали проститутку, ее сутенер тут же звонил мне и в отчаянии умолял:

— Господин Борниш! Если полиция нравов не отпустит ее, я разорюсь!

Я хлопотал, чтобы проститутку отпустили, если на ее совести не было другого, более тяжкого греха. Благодарный сутенер снабжал меня за это именами налетчиков, недавно совершившими нападение, либо адресом сбежавшего из тюрьмы бандита. Постепенно моя сеть информаторов расширялась. В обмен на полученные сведения мне приходилось время от времени выдавать или продлевать разрешение на пребывание в Париже, закрывать глаза на условное осуждение или расплачиваться наличными из «черной кассы» Толстого, под начало которого я вскоре перешел. Между полицейскими и мошенниками существовали отношения дашь на дашь, но по неписаному правилу полицейский всегда давал меньше. Значительно меньше. А иногда и ничего.

Много работая и мало отдыхая, стараясь быть понятливым и в то же время строгим, я терпеливо плел свою паутину.

На моем счету уже были десятки арестов опасных преступников, и я стал «любимчиком» Толстого, который с удовлетворением отмечал, что мои методы отличались от методов других полицейских.