Полководец улицы. Повесть о Ене Ландлере - страница 14

— Потому что удалось доказать преимущество человеческого права перед законодательством.

Помрачнев, Бокани покачал головой.

— Тогда я так поставлю вопрос: почему могло произойти это чудо?

— Потому что во всеуслышание высказали правду. Чудо должно было произойти!

— Эх, дружок, ты срезался! Ты не считаешь себя социалистом, а сам стихийный социалист. Вот и срезался при ответе. Чудо свершилось потому, что правящий класс состоит не только из таких господ, как Тиса, который, действуя грубыми методами, щедро льет воду на нашу мельницу. Многие убедились, что видимость поражения лучше видимости победы: видимость поражения — на самом деле победа, а видимость победы — на самом деле поражение. Итак, они избрали видимость поражения; разрешили тебе, твоим друзьям-адвокатам и, главным образом, организаторам стачки на сей раз добиться моральной победы. Так фактическая победа приобрела для них практическое значение: ведь лучше подавить стачку, чем самим потерпеть провал. Но и видимость победы только в самом затруднительном положении уступают они противнику. Итак, я считаю тебя своим другом. Ты был истинной душой этой борьбы на юридической арене.

— Почему ты так думаешь? — с удивлением спросил смущенный Енё.

— В защитительной речи ты не упомянул имени твоего подзащитного. Ты единственный из тринадцати адвокатов выступил в защиту всех железнодорожников, от их имени. — И Бокани спросил в упор: — Может, ты сам из семьи железнодорожников?

— Нет. Из буржуазной семьи. Мой отец арендовал землю, потом был страховым агентом, — ответил Енё.

Бокани засыпал Ландлера вопросами, тот лаконично отбивался. Это было похоже на перестрелку, однако они смотрели друг на друга со все более теплой улыбкой.

— Ты сын провинциальных буржуа, стремящихся пробиться в жизни. Они знают крестьян, пропахли землей. Где ты родился?

— В Гелыне, в 1875 году, 23 ноября.

— Совсем мальчишка, на четыре года моложе меня. Где учился?

— В Надьканиже кончил гимназию.

— Там бунтарская интеллигенция.

— Я тоже сначала был близок к партии независимости.

— Пока не понял, что они лишь болтуны.

— Теперь я член буржуазного демократического кружка.

— И они в оппозиции только до тех пор, пока не пролезут к кормилу власти, — отмахнулся Бокани, потом стукнул рукой по книге. — Кто умеет читать, тот многое здесь о тебе вычитает. Ты один, нарисовав широкую картину, разоблачил жульничество, эксплуатацию на железных дорогах. Истолкованием статей закона блеснули и прочие адвокаты, но ты вник в самую суть дела, в глубь социальной правды. Ты один выступил так, словно и сам побывал в шкуре несчастного железнодорожника.

— Только потому, что я очень хорошо знаю их положение.

— Одно дело — знать их положение, и другое — отстаивать законность стачки. И эту книгу ты издал, чтобы общественность помнила о судебном процессе тринадцати.

— Мне помогал мой друг Золтан Лендьел, он принимал участие в подготовке материалов к публикации.

— Золтан Лендьел, я вижу, поставил свое имя на книге. Честь и слава ему за это: своим правом депутатской неприкосновенности он защитил ее от церберов закона о печати. В его пользу говорит и предложение передать выручку от продажи книги в помощь уволенным железнодорожникам. Однако ведь не ты, а он был депутатом: нуждался в голосах избирателей и потому отказался получить плоды своих трудов. Ты же написал предисловие, где утверждаешь, что в этом судебном процессе допущен просчет: несмотря на все усилия, его не удалось превратить в уголовный процесс над всем МАВ. Откуда в тебе такое глубокое сочувствие к беззащитным маленьким людям? Человек из буржуазной семьи, особенно с юридическим дипломом в кармане, обычно становится не апостолом, а дерзким и беспощадным гладиатором.

— Душа права — справедливость. Юрист должен быть поистине апостолом справедливости. И если подчас он все же не отвечает своему назначению, в этом виновато не право. Моя семья напрасно твердит мне: «Возьмись за ум». У нее свое представление о жизни, у меня — свое. Покручивая кончики усов, Бокани откинулся на спинку дивана и, чуть отклонив назад голову, с симпатией посмотрел ему в глаза, потом с ласковой улыбкой сказал: