Полководец улицы. Повесть о Ене Ландлере - страница 23

Как только солнечный луч коснулся закрытых век Ландлера, его ослепило море красного цвета. Флаги профсоюзов. Всех венгерских профсоюзов на митинге социал-демократической партии.

«Уважаемые товарищи, наша партия устроила этот митинг, чтобы выразить протест против наглого насилия властей, разгрома стачечного штаба трамвайных служащих. Теперь мы выслушаем их вождя, который во главе наиболее отважных с красным знаменем пришел к нам».

«Да здравствует Ландлер! Да здравствует новый товарищ!»…

— Енё, вставай, — склонилась над ним Илона. — Ты спишь так беспокойно.

Он словно вынырнул из глубокой реки и с удивлением уставился на окно, залитое ярким утренним светом.

— Тебе снился дурной сон, бедненький.

— Мне снилась стачка трамвайщиков. Та, что была в девятьсот шестом, — он сел в постели, протерев глаза, пошарил рукой по тумбочке в поисках сигарет. — Да разве это плохой сон? Нет, хороший, вдохновляющий. Мне снилось, как я пришел туда, откуда надо было… Три года назад… И пришел, приведя за собой массу людей. — Он закурил. — Хотя теорию социализма я тогда еще плохо знал… — Погладив жену по щеке, он улыбнулся. — Порой задаешь себе вопрос, по правильному ли пути идешь, и вдруг во сне тебе как бы открывается истина.

Ландлер с наслаждением потянулся. За последние годы он поздоровел и окреп. Когда, стоя возле кровати, он выпрямился, Илона с нежностью подумала: «Какой сильный. Настоящий гигант! Может, все-таки не осмелятся учинить над ним расправу».

Словно прочтя ее мысли, он посмотрел на нее веселыми, сияющими глазами. Согнул руку и ощупал бицепсы.

— Сегодня я задам им. Не бойся ничего.

— Как же не бояться? — Она не смогла скрыть своей тревоги. — Ты много пишешь, говоришь, делаешь такого, из-за чего тебя и раньше хотели отдать под суд, да не решались. Неужели тебе непременно нужно было написать в «Непсаве»: «Не подчиняйтесь, восставайте!»? У тебя ребенок.

— Ну, хорошо, у других тоже есть дети. — Он надел очки в металлической оправе и закурил, повернувшись к окну. — Да, непременно нужно было написать. Ведь господин министр приказал немедленно уволить с работы железнодорожников, членов социал-демократической партии. Я как социалист и руководитель движения железнодорожников не мог с этим мириться. И как гражданин и тем более как юрист. Да будь я членом другой партии, тоже не мог бы с этим мириться. Если на таком основании можно урезать права граждан, то всем угрожает полное беззаконие.

— И защищая права всех людей, не только железнодорожников, ты попадешь в тюрьму? — с отчаянием в голосе спросила Илона.

— Не попаду я в тюрьму.

— Ты замахиваешься на Кошута?

Министр, преследовавший социалистов, носил ту же фамилию, что и вождь освободительной борьбы 1848 года Лайош Кошут. И, что еще печальней, этот Ференц Кошут, сын великого Кошута, прекрасный инженер, который строил в Европе хорошие железные дороги, мосты и туннели, был мелкий, ничтожный человек. Он приехал из эмиграции на родину как вождь буржуазной оппозиции, а потом вместе с ней вошел в правительство. Отец до конца жизни не соглашался ни на какие компромиссы, а сын отдал гордое отцовское имя в распоряжение Франца Иосифа.

— Он не Кошут, а всего лишь его превосходительство Франц фон Кошут.

Илона слабо улыбнулась.

Ландлер решил, что ему все же удалось развеселить жену. Брызгая водой, он умылся и начал поспешно одеваться, сожалея о том, что проспал лишних полчаса.

Сидя за завтраком, он просвещал жену.

— Многообещающее имя Ференца Кошута и его никчемная политика напоминают мне трюк одного итальянца, который при наших бабушках и дедушках объезжал деревни с ученым пуделем, умевшим читать. «Дорогие дамы и господа! — объявлял он, стоя перед балаганом. — Это знамени-и-тый пудель! Он умеет чита-а-ать! Всего два крейцера за вход!» У кого не разгорится любопытство? Народ валом повалил в балаган. Когда там уже яблоку негде было упасть, итальянец перестал зазывать публику и вышел на помост. Он действительно привел с собой большого пуделя. Заставил его сесть, нацепил ему на нос очки в толстой оправе, потом, раскрыв огромную книгу, положил перед ним. «Дорогие дамы и господа! Вот знамени-и-тый пудель! Он умеет чита-а-ать!» Несколько минут все не сводили глаз с собаки; после долгого обнюхивания она ткнулась носом в открытую страницу и наконец подняла голову. «Мы слушаем, слушаем!» — зашумела сгоравшая от нетерпения публика. Но пудель лишь молча облизывал пасть. «Он умеет чита-а-ать! — настаивал на своем итальянец. Потом вдруг показал зрителям нос: — Но говорить не умеет!»