Половина собаки - страница 7

йду, где съел все выращенные хозяйкой георгины, астры, львиные зевы и сжевал ватное одеяло, вывешенное во дворе проветриваться. Хозяйка Кайду пожаловалась моей матери: стоит их овчарке Рексу заметить, что наш козел лезет во двор через подкоп под оградой, и пес приходит в бешенство от ярости и отчаяния, ибо Мёку настолько хитер, что держится как раз на таком расстоянии, чтобы его не мог достать бегающий на цепи Рекс. Пес ростом с теленка в бессильной злобе лаял и рвался с цепи как только мог, в то время как козел, приняв смиренный вид, пытался жевать атласное одеяло или в глубокой задумчивости лакомился львиным зевом. Мы стали держать Мёку днем на привязи, но ему каким-то образом удавалось освободиться, и он продолжал свои проделки.

Дорогу к школе Мёку узнал еще раньше, и теперь начал то и дело бегать туда трусцой. Можно было еще назвать смешным то, что козлик своими шишечками-рожками иногда легонько поддавал кому-нибудь. Смеялись, когда он впрыгнул через раскрытое окно в школьную кухню, опустился на колени в кастрюлю с манным муссом и в такой удобной позе лакомился сладким, приготовленным для нас, детей. Да, такие проделки еще можно было простить козлику-подростку. Но как назвать то, что случилось, когда у нас в зале проводилось торжественное собрание по случаю Дня учителя и я впервые в жизни выступал перед всей школой? Я и так-то жутко волновался — а вдруг забуду слова? — песня была, по-моему, ужасно длинной, и как раз, когда я пел: «Ох, эта мама, твердит упрямо: учиться трудно…» — дверь, оставшаяся неприкрытой, распахнулась, и на сцену выскочил счастливый Мёку. Он заметил меня и победно крикнул: «Ме-э-хеед!» Я, правда, допел песню до конца, но Мёку все время бодал меня, народ в зале смеялся и улыбался, а учительница музыки, аккомпанировавшая мне на рояле, сбилась — у нее от смеха слезились глаза. Под бурю аплодисментов я вытащил Мёку из зала, пунцовый от гнева и стыда. Он, правда, пошел со мной довольно послушно, только по лестнице отказался спускаться. Не оставалось ничего другого, как взять его на руки и понести вниз, но на половине лестницы он отблагодарил меня очередью своих «шоколадных шариков». Я дал козленку порядочный шлепок по лучшему месту, но оно у него твердое, как кость, и он не очень-то почувствовал удар. Потом я вернулся обратно в зал, и мне казалось, что со всех сторон на меня обращены насмешливые взгляды — я был опозорен и несчастен!

Всю зиму мы не пускали Мёку во двор, но весной выпустили его пощипать свежей травки, а он, оказавшись на свободе, естественно, отправился на строительную площадку. Дом был уже возведен под крышу, и какой-то новый рабочий прикреплял к стропилам метлу — традиционный намек будущим жильцам дома, чтобы они не забыли устроить новоселье. Не знаю, каким образом Мёку удалось забраться на самый верх дома, но, во всяком случае, он вдруг оказался там, поглядел на человека, прикреплявшего метлу к стропилам, и провозгласил свое любимое приветствие: «Меэ-хед!» Тот строитель ничего не знал о Мёку, даже понятия о его существовании не имел, и, не подозревая ничего дурного, обернувшись на крик, он увидел против света, света яркого, солнечного, черный рогатый силуэт. Рабочий был большим выпивохой и уже успел в тот день накачаться пивом, вот и вообразил, что за ним на крышу явился сам сатана. Пытаясь огреть сатану метлой, он потерял равновесие и полетел с крыши на землю. Ему еще повезло: он упал на кучу песка, а не на штабель кирпичей рядом… Сам главный механик совхоза помчался в центр за отцом — ибо у кого же еще хватит смелости согнать Мёку с самого верха степы? Работяга, упавший с крыши, хромал и клялся, что сам, лично, прикончит жуткую скотину, но тогда Мёку все же остался в живых. Роковым для него стал день, когда он толкнул принесшую ему миску с едой мою мать, свалил ее и стал бодать своими зачатками рожек. Отец решил, что козел становится слишком опасным, и позвал хозяина хутора Кайду на помощь — резать скотину. Конечно, Мёку нередко злил своими проделками и меня тоже, но все равно — мне было его очень жаль.