Половодье - страница 11

— Я рад, но, может, мне здесь нечего делать?

— Нет, это неплохо, что ты с нами. Мы еще поговорим, выпьем, закусим по-дружески. Картами перебросимся — так, развеять скуку. А ты видел, чтоб мы еще чем другим занимались?

И в самом деле, вся жизнь банды протекала в этой комнате (бывшей библиотеке барона, стены которой по-прежнему были уставлены книгами в кожаных переплетах), и обычно за столом. Если бы царствование Карлика длилось сто лет, он продолжал бы править отсюда, не прерывая пиршеств, окруженный полупьяными компаньонами, наедающимися до отвала, мусолящими затрепанные карты.

— Нет. Но ты не позвал меня сегодня. И словом не обмолвился, когда мы встретились под вечер.

— Друзей я не зову, они приходят сами.

Неизвестно, почему он рассмеялся, и все, обрадовавшись, по-настоящему обрадовавшись, тоже рассмеялись, хотя действительный повод для веселья так и остался тайной.

— А ведь господин доктор прав, ей-богу, прав, — закричал Карлик. — Прав, потому что он барин — не чета нам. Только и мы — господа, хотя и не догадываемся об этом.

Карлик поднялся со своего места во главе стола и под громкий смех окружающих тяжелыми шагами направился к шкафам. Он выдвинул один из ящиков под книжными полками, вынул оттуда целую кипу каких-то карточек и вернулся к столу. Люди заглядывали ему через плечо, но он их отталкивал.

— Да погодите же, имейте терпенье. Помаленьку-полегоньку, а про дом этот я все разузнаю. Пока что у меня времени не было, но разузнаю. Даже на чердаке еще не был, но не беспокойтесь — сходим и туда. Теперь все по местам. Чтобы ни один не шелохнулся.

Все, точно послушные ученики, уселись по местам и, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеху, стали ждать. Карлик вынул из кармана огрызок химического карандаша и стал задумчиво мусолить его во рту. Затем взял в руки одну из карточек, обвел всех взглядом и, указав пальцем на Пауля Дунку, сказал:

— Сперва ты.

Потом, нагнув голову, медленно, то и дело облизывая карандаш, стал что-то писать; от старательности лоб его покрылся толстыми складками. Окончив, он снова бросил взгляд на карточку и прибавил еще какой-то штрих, точно это был рисунок. Поглядев с восхищением на дело рук своих, Карлик поднялся и с поклоном протянул карточку Паулю Дунке.

Карточка была большая, прямоугольная, из толстой бумаги. Сверху красовался золоченый герб дома Грёдль: три пчелы на лазурном поле. Под ним — отпечатанное приглашение:

Карлик заполнил одно из многоточий именем Пауля Дунки (слово «Дунка» было написано с маленькой буквы), он приглашался на вечеринку, и дата была поставлена — сегодняшний день. Слово «вечеринка» было подчеркнуто двумя толстыми линиями. Под ним были нарисованы череп и кости, а вместо имени Грёдль он вписал свое прозвище в кавычках.

— Ну вот, а то я как-то запамятовал.

Все потянулись было разглядеть приглашение, но Карлик их остановил.

— Погодите, каждый из вас получит.

И медленно, облизывая измазанным чернилами языком белесые губы, он старательно вывел приглашение каждому. На иных изображение черепа было подчеркнуто толстой линией.

Веселье было в полном разгаре, но чувствовался в нем какой-то привкус напряженности, которая все время росла. Люди Карлика сравнивали свои приглашения, смеялись, но украдкой обменивались испуганными взглядами, Пауль Дунка смотрел на портреты старого барона и баронессы, по-прежнему висевшие на стенах: кто-то на одной из вечеринок пририсовал химическим карандашом густые усы к бледному, тонко выписанному лицу баронессы. Перевел взгляд на Карлика, его «потомка». Уж не замышлялось ли здесь что-нибудь? Дело было не только в этой маленькой его обиде — почему не позвали, — ставшей поводом для раздачи официальных приглашений. Должно было что-то случиться, а что — этого никто не знал.

Но по виду Карлика ничего не скажешь. У Карлика большая голова, на лице несколько бородавок, волосы острижены ежиком, редкая щетина усов. Он коренастый, шея толстая, а руки, пожалуй, слишком коротки. На нем поношенный костюм из толстой, домотканой материи. Глядя на него, подумаешь: мельник-кулак, который уверен в себе, хоть нынче и засуха, и задумал поднять свой род, да не как-нибудь, а отправив детишек учиться в лицей. Ни в одной черте его лица не было ничего индивидуального, все — «серийно», стереотипно. Таких встречаешь десятками на людных перронах Северного вокзала, они спесивы и самонадеянны, они само воплощение власти, потому что обычно за ними жмется в стороне жена — средних лет, толстоватая, униженно-послушная. Хозяин дома, хозяин в своем дворе, жестоко управляющийся со всем, что ему принадлежит и с чем он не желает расставаться. Он практичен, хоть малость и примитивен, и каждый его шаг не случаен, а продуман и обусловлен этой его природной смекалистостью. Карлик казался человеком уравновешенным.