Половодье. Книга первая - страница 4

Контрреволюция подняла голову. Повсеместно восстанавливались прежние порядки. Власть снова перешла к мироедам-буржуям и кулакам.

И вот отзвуки этой потасовки докатились до Касмалинского бора. Однако, какое до этого дело Роману? Он отвоевался, приедет домой, женится. Только бы Нюрку сосватать. Привязала она сердце Романа накрепко, приколдовала. Стоит закрыть глаза, и она уже тут, как тут, смешливая, озорная. Подмигнет Роману, — и сна, как не бывало и жить хочется, чтоб еще раз пройтись с нею сумеречными стежками-дорожками.

Шумел на теплом июньском ветру бор. Выстукивал четкую дробь дятел. Переговаривались лесные сплетницы — осины. А думы шли и шли, цепляясь друг за друга, и не было им конца.

Тетка Домна сбилась с ног, потчуя сына и гостей. Кроме хозяина дома, Макара Артемьевича, в горнице за сдвинутыми двумя столами сидели соседи: Трофим Кожура и кузнец Гаврила, сельский писарь Митрофан Петров и поп Василий. Никого больше Домна не пустила. Калитка была закрыта. На цепи ошалело носился свирепый волкодав Полкан. Подступиться к порогу сеней никто не решался. А на доносившиеся с улицы просьбы повидаться с Романом тетка не отвечала. Впрочем, их было немного, смельчаков, которые отчаивались подать голос: крутой нрав Домны хорошо знали в селе.

Толпа у палисадника росла. Первыми пришли дружки Романа с гармошкой. Лихо играли, вызывая на улицу. Плясали так, что в шкафу мелко позвякивала посуда. Хотелось Роману на волю, к сверстникам, да мать, недовольно сдвинув черные с изломом брови, прицыкнула:

— Поспеешь! С батьком поговори, — и погрозила гармонисту сковородником.

Гармошка на время притихла, потом опять заиграла: сначала робко, но парни взбунтовались, и она понеслась во всю ивановскую, самозабвенно заливаясь высокими голосами. Кто-то подсвистывал, подухивал ей, и это придавало переборам широту и лихость.

А где гармошка, там и девки. К палисаднику Завгородних они слетелись, как сороки, и застрекотали наперебой, шумно полузгивая семечки. Время от времени многоголосое веселье покрывал визг.

— Раздурелись, бесстыжие! — ворчала Домна. — Черта вашей матери!..

В горнице — небольшой комнате, половину которой занимали печка-голландка, деревянная кровать и сундук — пили самогон. Весь первак собрали по соседям. С двумя бутылками водки явился отец Василий. Это был, пожалуй, один из немногих домов, где служитель церкви не раз оказывался под столом. Тетка Домна не верила ни в бога, ни в черта, а Макар Артемьевич, если и уважал божий храм, так только за то, что там служил его собутыльник. Отец Василий чувствовал себя здесь как рыба в воде и, подвыпивши, нередко обращался к всевышнему со словами, которые в устах других почитал за великий грех.

Писаря Митрофашку пригласила сама Домна. Его любили в селе за доброту и справедливость. Мужики ходили к Митрофашке за советами. Он же писал властям жалобы, не требуя за это никакой платы.

Митрофашка знал радости и печали каждой семьи и принимал их близко к сердцу, как свои собственные. Вот и сейчас он с теплой улыбкой поглядывал на Романа.

Разговор начался с расспросов о войне. Макар Артемьевич, сияющий, помолодевший, заговорил первым:

— Значит, в Карпатах был, сынок?

— Там.

— Не хвалят фронтовики эти места, — заметил кузнец, в раздумье разглядывая свои большие, как лопаты, ладони. — Горы-то как? Высокие?

— Горы — и горы. Иная саженей до двухсот кверху забирает, — ответил за Романа писарь. — Любопытно другое. Германцы-то — лютый народ или не шибко?

— Всякие есть. Офицеры позлей будут. А мужик везде подневольный. Только форма не наша да лопочут по-своему. — Роман бросил взгляд на отца Василия. — Бог у них готом называется. А ежели туго придется, «капут» кричат.

Трофим осторожно потрогал георгия, поблескивавшего на Романовой гимнастерке. И все посмотрели на крест так, как будто его только что заметили, сделав немаловажное открытие. Ведь село большое, с отличием же пришли немногие.

— За что, сынок, поимел награду?

— Ротного вытащил из-под обстрела, — коротко ответил Роман, налегая на свежие, душистые огурцы. — В грудь его стукнуло разрывной.