Полтава - страница 58

   — Дали перцу, трясця его матери!

Стародуб — город большой. Божьих церквей восемнадцать — разве ж Бог допустит сюда супостата? А сколько богатых купеческих домов под свинцовыми синими крышами, а какой пышный полковничий дворец! Какие подворья у значного казачества... Всё видно с вала. Можно сосчитать лавки, ятки, как раз там, где ярмарки и базары. Деревья и кусты перед укреплениями вырублены но приказу царя. Во всех городах расчищены пространства на расстоянии тридцати саженей от вала, чтобы шведы, идя на приступ, не имели от пуль защиты.

Денис понял, что, пока он спал в хатёнке, перед фортецией произошла стычка. На вспаханной копытами земле валяются синекафтанники... Но почему так быстро отступили шведы? Ведь казаков здесь не густо, царских солдат — и того меньше. С такими силами в поле не выйдешь.

Пушкари же, покрываясь дымом из коротеньких трубок, рассказывали:

   — Ты, брат, из тех, кто дурачил врагов? Бог не забудет... Наш полковник вчера прискакал, так жупан бросил внизу, быстрей к нам, готовы ли пушки... А тут Настя Марковна времени не теряла. Ей гетманшей быть... А вот враги подослали двоих, у одного голова перевязана, а второй по-нашему чешет. Пустите, мол, в город... Ваш гетман друг нашему королю... Тьфу, молол, чёртов сын. Друг нашёлся!

Денис чётко представил толмача, который разговаривал с ним в лесу на искалеченном московском языке. Видел толстый красный нос, поклёванный оспинками, и красиво подкрученные рыжие усики.

   — А наш полковник, — продолжал самый бойкий пушкарь, — имеет приказ от гетмана и царя. Как ударили пушки! Казаки бросили галушек из рушниц! Вон сколько положили... Может, они и подобрали бы своих, может, и на приступ пошли бы, потому что характерники, но Бог послал конных москалей. Вот вместе с казаками и погнали врагов.

Денис злился на самого себя: проспал! Если бы Серко... Но Серко остался при войске... Не посчастливилось встретиться с врагом в бою. Да, может... Может, швед повернёт сюда?..

Так думал казак, стоя на стародубском валу и чувствуя, что руки снова удержат оружие. Ему не верилось, что уже нет на свете давних товарищей — Мантачечки и Зуся, что придётся выпить за их добрые души. Не верил — и всё.

Вдруг повеяло свежестью. Потрескавшиеся от жажды лошадиные губы охотно набрасывались на зелёную траву. Веселее заскрипели пересохшие оси расшатанных возов. Живыми искрами засветились у раненых глубоко запавшие страждущие глаза... Правда, обозы и прежде придерживались степных, еле приметных речек, где время от времени можно напоить коней, освежить раненых. Да настоящую влагу почуяли лишь теперь.

   — Днепр, братове!

Никто не улежал на возу. Раненые поднимались с новыми силами. Обнимались бурлаки, голодранцы, гультяи, серома. Распрямлялись на тёмных лицах морщины.

   — Пробьёмся к матери-Сечи! Уже недалеко наши паланки!

Смеялись, плакали, скакали гопака.

Словно и не было усталости от бесконечных степей, где многие навеки остались под еле приметными холмиками, оплаканные криками чаек да жалостливым конским ржанием. Товарищи выстрелят из рушниц в полинявшее небо, на котором не отыскать ни облачка, затем бросят в горло по капле оковитой — и дальше вздымают тучи безнадёжной пыли...

Так и Марко. Похоронил побратима Кирила — Ворону. Да не было уже в посудине ни капли горелки. Баклагу с мутной водой положил в могилу. Получается, и на том свете бедняку сосать солёную жижу? Печален шёл после того казак. Без коня. Без шапки. Повязывал голову сопрелой рубахой, спасаясь от палящего солнца. Увидела бы мать рубаху, вышитую её руками, — не признала бы там ни единого цветочка... А Галя подала бы копеечку. Донской казак предлагал исправную одежду и коня. Но хотел взять взамен оружие. Марко и слушать не стал. Без оружия — смерть. «Бери коня и спасайся, — издевался редкоусый дончик. — Бог новой души не даст. Долгорукий перевешает в Черкасске голодранцев — за вами бросится! Зачем приходили на помощь голодранцам?»

Прыткий конь был под проклятым донником. А то лежать бы ему с раскроенным черепом...