Полтора килограмма - страница 12
Я сделал паузу, чтобы пригубить остывший чай. Журналистка, расценив это как финал приятных
воспоминаний, обратилась с очередным вопросом:
– Расскажите про школьные годы. Вам легко давалась учеба?
– У меня рано проявились способности к математике. Вероятно, сказалось то, что я много времени
проводил с дедом. В три года уже читал и писал. В четыре – знал таблицу умножения. В пять – решал
задачи для третьего класса. Очень быстро я понял, что обладаю феноменальной памятью – словно
9
фотографировал взглядом лист бумаги и затем читал с него воспроизводя в своей памяти. В школе без
особых усилий запоминал ряд многозначных чисел и мог перемножать в уме трехзначные числа. Это была
самая обычная школа, расположенная неподалеку от нашего дома. В каникулы я читал учебники, поэтому
почти всегда на уроках активно поднимал руку и отвечал на вопросы учителя по новой теме. Домашнее
задание предпочитал выполнять сразу после урока во время перемены, в то время как другие мальчишки
бегали по коридорам, высвобождая излишки бьющей через край энергии. Я рос отрешенным и
созерцательным ребенком. Мне были малознакомы радости и быт многолюдного двора, где все ребята
играли в футбол. Я же оказался слишком медлительным для таких игр. Во время прогулок чаще мечтал о
чем-нибудь, сидя в стороне на лавочке, вздрагивая, когда мальчишки просили пнуть им улетевший за
пределы поля мяч. Мне исполнилось девять лет, когда от инсульта умер дедушка. К тому времени кризис в
стране уже закончился, но потеря кормильца для семьи стала серьезным испытанием. Курт уехал на
строительство небоскребов в Чикаго, где в это время началась вторая волна «архитектурных причуд». Там он
женился, обзавелся детишками и благополучно прожил всю жизнь.
Потом у меня появился отчим. Денег не хватало, и мама, полагая, что появление мужчины в доме
облегчит наше бедственное финансовое положение, терпела несносный характер своего нового мужа. Он
любил маму, был весел и внимателен к ней, не экономил на продуктах, но все эти достоинства блекли на
фоне его жестокости. Когда он был трезв, то чаще всего молчал и не замечал меня, однако алкоголь
превращал его в дикое животное. В нем начинали бурлить энергетические потоки необузданной агрессии. А
выпивал он, надо заметить, каждые выходные. Ему доставляло удовольствие издеваться над нами.
Напиваясь, он иногда, потехи ради, заставлял меня съесть луковицу, я ел и плакал, а он, находя это
невероятно смешным, хохотал во всю глотку! С тех пор не переношу даже запах лука.
От этих слов на лице журналистки отразилась крайняя степень сочувствия.
– Мама была беременна, – продолжал я свою исповедь. – Однажды отчим ее толкнул, она сильно
ударилась, и ее увезли в больницу с кровотечением. Больше иметь детей она уже не смогла. Периодически
у отчима случались приступы белой горячки. В такие дни мы прятались в нашей с бабушкой комнате,
придвигая к запертой двери массивный комод. Этот кошмар длился три года. Когда его зарезали в пьяной
драке, моему счастью не было предела. Мы снова зажили спокойно. Мама, я и бабушка. Опять в наш дом
вернулись вечерние посиделки с соседями, мама музицировала, бабушка с миссис Татум пели песни, мы
пили чай. Бабушка пекла воздушные пончики, такие же круглые и мягкие, как она сама. От ее одежды всегда
пахло ванилью.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, я напросился в помощники к старому мудрому почтальону
Вэйну Доэрти. Это была очень колоритная личность. Седой, с усами и бакенбардами, словно сошедший со
старинной гравюры. Его дом тогда казался мне целой библиотекой. Одна стена была полностью отведена
под полки с книгами в старых потрепанных переплетах. После занятий в школе я спешил к нему на почту. В
юношеские годы он заменил мне деда. Вэйн научил меня двум вещам: курить и анализировать то, что я
вижу. Например, он брал в руки конверт и по почерку, запаху, марке и адресу пытался охарактеризовать
отправителя письма. Меня это ужасно забавляло! Мы наугад вытягивали конверт, словно карту из колоды, и
каждый, бравируя своей наблюдательностью, пытался как можно больше рассказать об отправителе