Полтора килограмма - страница 7

детей или внучки может подвергнуться опасности, приводила меня в стойку очковой кобры с открытым

капюшоном, готовой броситься на источник угрозы.

Журналистка нервно улыбнулась. От возникшей поначалу между нами симпатии не осталось и следа.

Мы оказались по разные стороны баррикад. Я – способный купить всё и всех богач. Она – обреченная на

участь донора для таких как я.

Обдав меня ледяным взглядом с дежурной улыбкой на лице, Кэрол задала свой следующий вопрос:

– А как ваши близкие отнеслись к такому непростому решению?

– Сын будет здесь с минуты на минуту, и, возможно, сам ответит на этот вопрос. Мы очень близки с

Джимом, я бы даже сказал, что ближе его у меня никого нет. Он с самого начала знал всё о проводимых

исследованиях, понял и полностью поддержал мое стремление создать лабораторию, хотя и отговаривает

от операции. Сын считает, что на данном этапе риск слишком высок и нужно продолжать эксперимент. А

дочь сейчас переживает новую влюбленность где-то на Сейшелах. Для меня она по-прежнему остается

маленькой девочкой, поэтому я пока не стал ее волновать и посвящать в свои планы.

Дочь – точная копия своей матери. Красивая, ветреная и, как ни прискорбно это осознавать, глупая и

легкомысленная. Она словно кошка, может быть ласковой, если хочет что-то получить от хозяина, но без

раздумий выпускает когти, если не в духе. Джес обладает лихорадочно-экзальтированным характером,

требующим постоянных наслаждений. Ее интересуют только модные вещи, драгоценности, мужчины и

различного рода реалити-шоу, которые она обсуждает с подругами по телефону по несколько часов подряд.

Она постоянно в кого-то влюблена, но даже я, имея феноменальную память, не успеваю запомнить имя ее

бойфренда на текущий отрезок времени.

Джесика родилась, когда мне было уже сорок восемь лет, и я наслаждался столь поздним отцовством

как подарком судьбы. Сразу после окончания школы дочь перебралась жить на Манхэттен. Звонила очень

редко. Каждый ее телефонный звонок начинался с непрерывного щебетания о том, как она меня любит и

скучает, а заканчивался просьбой внепланово пополнить баланс ее кредитной карты. Она никогда не

интересовалась моим здоровьем. В Нью-Йорке Джесика чудом закончила Джульярдскую школу актерского

мастерства, но как актриса оказалась невостребована, и тогда дочь решила стать звездой светской хроники,

с чем и по сей день великолепно справляется. Я пытался привлечь ее к делам корпорации, но все попытки

поговорить об этом заканчивались слезами и упреками в том, что я хочу заставить ее работать, поскольку

мне в тягость ее содержание. С юных лет последней точкой во всех наших спорах был ее шантаж, что в

противном случае она переедет жить к матери. Поэтому, опасаясь дурного влияния бывшей жены, я был

вынужден уступать наследнице во всем. Я поздно понял, что безделье входит в нее постепенно, как

болезнь, и избавиться от него спустя годы будет уже просто невозможно. Сам того не желая, я вырастил из

нее потребителя, и винить в этом мог лишь самого себя.

– Вы допускаете, что после операции можете стать неполноценным человеком в плане здоровья? —

осторожно поинтересовалась журналистка уже более мягким тоном.

– Да. Вы, Кэрол, сейчас озвучили мой кошмарный сон. Я стараюсь гнать от себя прочь подобные

мысли. Уж лучше умереть, чем жить как овощ. Если такое все же произойдет, я попросил Джима не мучить

меня. Думаю, он сможет справиться со своими чувствами и отпустить меня, ведь перед ним будет тело уже

не отца, а постороннего для него человека.

Говорить о возможной ущербности не было желания, и, поерзав в кресле, я пробурчал:

– Какой там у вас следующий вопрос?

Кэрол понимающе кивнула:

– А следующий вопрос о ваших родителях. Какими они были?

Я закрыл глаза, возвращая свою память в тридцатые годы прошлого века. Мой голос наполнился

теплом от нахлынувших воспоминаний. И я, не спеша, с расстановкой, начал восстанавливать хронологию

событий, послуживших причиной моего появления на свет:

– Отца звали Джон. Невысокий коренастый весельчак с ежиком густых черных волос, покрытых

равномерными вкраплениями седины. От близоруко прищуренных глаз лучиками отходило множество