Поминальный огонь - страница 8

Это занятие увлекло Джагсира, сделалось для него почти страстью. Он, Геба и Гхила часами торчали на площадке — натирались мазью, без конца упражнялись. Другие парни, их однолетки, тайком от домашних собирались где-нибудь на выгоне; пили хмельное, болтали о девушках либо отправлялись на базар — полакомиться простоквашей, пирогами с горохом или еще какой-нибудь снедью. Джагсиру все это было не по душе, но порой, когда Геба и Гхила затевали разговоры о девушках, у него тоже разгорались глаза. Иногда и его подмывало рассказать что-нибудь эдакое, но он был застенчив, откровенность была не в его натуре.

В то время Джагсир был красив, как сам Рама. Гхила подчас завистливо поглядывал на него, приговаривая:

— Вот сукин сын! На каком только станке тебя сработали? Отец, видно, очень старался, когда вытачивал твои ноги — точно столбики у прялки. Смотри только, как бы тебя не сглазили...

И Гхила обязательно сплевывал — тьфу-тьфу!

Деревенские девушки засматривались на Джагсира. От их взглядов он весь холодел, потуплял взор, а в ушах тут же начинали звучать вечные наставления отца: «Тот, кто, забыв стыд, не почитает дочерей и сестер деревни, тот не человек! Куда это годится, когда люди забывают о чести ближнего?»

Но со временем, чем больше набирала силу молодость, тем глуше становился Джагсир к поучениям деревенских мудрецов. Он уже настолько осмелел, что позволял себе смотреть в упор на девушек, и чувствовал при этом, как по всему телу разливается сладкая истома. Однако едва лишь девушка начинала смеяться, как глаза его опускались и он, словно вор, торопился уйти прочь.

Случалось загулять и приятелям Джагсира. Иногда они и его подбивали выпить. Во хмелю он входил в раж, болтал о девушках, но когда парни, прихватив косари, отправлялись горланить по переулкам, он убегал на свое поле и отсиживался там до утра. Явиться домой, к отцу, пьяным казалось невозможным, он и помыслить об этом не смел. Геба, Гхила, как и все другие парни, пили, а после выпивки безобразничали, но Джагсир в их похождениях не участвовал.

Понемногу парни стали обзаводиться семьями. Когда к дому кого-нибудь из сверстников прибывал свадебный паланкин, Джагсир, Геба и Гхила пили вино, а затем всю ночь проводили под тахли, на поле Джагсира.

Но вот приспела свадьба Никки. Трое друзей были приглашены на праздник. Джагсир впервые был гостем на свадьбе, и, когда гуляли в доме тестя, девушки совсем одолели красивого парня. Джагсир в жизни своей не видел, чтобы над кем-нибудь еще так измывались. Зверем в западне — вот кем он себя чувствовал! Его дразнили, задирали, донимали шутками, а если он не находил в ответ меткого словца, обзывали дурнем, придурком, дуралеем, птенчиком, коршуном, толстяком и бог знает как еще. Они загнали его в угол! А когда Гхила явился на помощь другу, девушки совсем осатанели:

— Эй, дылда, убирайся вон!

— Ты что, нанялся к нему? Может, у него изо рта золото сыплется?

— Он только и умеет, что глаза пялить!

— Он «э-э» сказать не может!

Но постепенно Джагсир вошел во вкус, ему начали нравиться эти перепалки с девушками. А когда свадебный поезд добрался до их деревни, все стали пить. Геба и Гхила все рвались посмотреть лицо невесты, но Джагсир не мог одолеть себя: войти в дом пьяным... Они договорились, что посмотрят молодую как-нибудь позже.

Назавтра жена Никки ушла к родителям, а вместе с нею и сам Никка. На третий день состоялось окончательное водворение молодой жены в дом мужа. В этот день друзья поймали Никку на гумне.

— Эй, эй, ты, столбик от прялки! — обратился к нему Гхила, скаля зубы. — Ты что же, так и не покажешь нам жену? Может, она у тебя красавица из придворных Индры? Цирюльник привел в дом цирюлькичиху, которой и цена-то — две с половиной аны, а чванится, будто сам Сакандар[6].

— Хух! — Никка тоже оскалился. — Что это ты развоображался?

— Это ты воображаешь! Ходишь тут, пузыришься, будто ослица тханедара[7], что свезла поклажу и от важности места себе не находит.

— Не будет мне покоя, покуда не превращу этого недовертыша в вороньего хахаля! — возопил Геба, хватая Никку за руку. — А ну-ка, братцы, согнем его пополам, сунем голову промеж колен да задницей в муравейник! Поглядим, как этот павлин тогда запляшет! Мигом выпрямится, что тебе кукурузный початок!