Понедельник — пятница - страница 41
Потом его просили рассказать о Египте, — все-таки столько лет проработал на Суэцком канале! — и Митрич охотно рассказывал про Египет, про пирамиды, про канал, и какая она — пустыня. Галя слушала его урывками — пора было нести чай. Жаль.
— …Остановили нас бедуины. У каждого пистолет — во, с прошлого века, наверно. Машут ими — выходи, мол. Вышли мы из автобуса, а объясниться не можем. Они нас за израильский десант приняли, что ли, вот-вот откроют пальбу. Подрастерялись мы все, конечно, чего там! Храмцов выручил, наш лоцман. Выдал по-морскому, по-русскому — гляжу и глазам не верю: улыбаются бедуины! И давай нам руки жать…
— Погоди, — перебил его Зосим Степанович. — Храмцов — не Кольки погибшего сын?
— Ну да. Помнишь, мы на буксире в Угольную уходили, а его мальчонка провожал? Стоит на берегу под дождиком, один-одинешенек. У меня тогда такая злость на немца взялась… А Кольку в тот же день…
— Помню, — глухо сказал Байков. — И мальчонку того помню. А я и не знал, что он у нас лоцманом.
— Как же! Вместе на Суэцком работали, вместе вернулись. Ничего мужик.
Храмцов. Эта фамилия ничего не говорила Гале.
Она решила: хватит бегать. Могу я спокойно посидеть и выпить чаю с тортом? У мужчин свои разговоры. Вон как раскраснелись, но продолжают чокаться. Хорошо, завтра выходной. Бригадир — сам под крепким хмельком — уже сидит в обнимку со своим одесским приятелем и жалуется:
— Стивидор у нас — мальчишка, елка-палка, только что из института вылупился, наук нахватался до верхней губы, а как работать — ко мне жмется…
Чернобай согласно кивал — должно быть, тоже повидал таких стивидоров.
— За всех не скажу, но есть одна байка.
И ребята враз повернулись к нему — давай байку!
— Короче, — сказал Чернобай, — тонет в порту человек. Тонет и кричит то по-французски, то по-английски, то по-испански, то по-японски: «Спасите!» А на причале два грузчика покуривают. «Видал? — говорит один другому. — Он, фраер, языки учил! Плавать надо было учиться».
Вот тогда Галя, смеясь, и поглядела на Дмитрия Ивановича. Он перехватил ее взгляд и сразу перестал улыбаться — должно быть, подумал, что эта одесская байка задела боком и его самого.
— Ну, — слишком громко сказал он, — это мы знаем, в чей огород камешек. Значит, ни к чему образование, будем учиться плавать. А вот, например, приходит ко мне на днях Калинина…
Митрич перебил его.
— Будет тебе! Все-таки юбилей, а не производственное совещание.
Но Дмитрия Ивановича уже трудно было остановить.
— …Приходит и говорит: давайте разбираться, придумывать что-то.
Байков уже знал об этом разговоре — Галя рассказала ему сразу. Но тогда он лишь отмахнулся: «Да что ты от него хочешь, елка-палка? Человек высиживает на работе по десять — двенадцать часов, ему вздохнуть некогда, и крутится, как вентилятор, а тут еще ты…» Но сейчас в голосе диспетчера ему неожиданно почудилась злость.
— Ты пену не давай, Дмитрий Иванович, — ласково сказал он. — Никто тебя обидеть не хотел. Дела у нас и вправду сикось-накось идут. День на день не приходится. А она за это душой болеет. И мы тоже. Значит, всех нас ругай.
— Я не ругаю, — начал затихать Дмитрий Иванович. — Я только удивляюсь. Будто я не болею за дело.
«Значит, — подумала Галя, — все-таки запомнился ему наш разговор. Уже хорошо». Щеки у нее горели. Конечно, сейчас вроде бы не место и не время продолжать его, но не она начала.
— Скандальный вы, оказывается, мужик, — усмехнулась Галя. Ей надо было заняться каким-нибудь делом, чтобы успокоиться, и она снова начала собирать посуду. Впору расплакаться — так обидно: выставил ее этакой дурочкой. Пришла, мол, и потребовала что-то придумать, хотя, кроме своего крана, ничегошеньки не знает. — Что вы мне ответили — помните? Что у нас уже все изобретено.
— Если бы ты пришла с предложением, я, может, так не сказал бы.
— Нет. Все равно сказали бы. Ни во что вы не верите и думать не хотите. Вот и вся разница.
Она ушла на кухню. Хватит, довольно, наговорились. Буду мыть посуду. Вадька Лохнов выскочил следом за ней:
— Ну, чего набросилась на человека? Не видишь — он под мухой, мало ли что брякнет…