Попытка разобраться в непостижимом - страница 2
, — а, положа руку на сердце, любой писатель предпочел бы на роль главного героя кого–нибудь поинтереснее. Если к тому же учесть, что мне доложили о его сравнительно недавнем разводе с Бенте Берг (Ларсен), то, заподозри я в нем литературного персонажа, да еще моего собственного, а именно героя данной книги, я бы сейчас предвкушал удовольствие (как частное лицо) и в то же время страшился надвигающейся катастрофы (как литератор).
Но вот и он. Несмотря на истекшие семнадцать лет, я мгновенно узнаю его. Вступает сидящий на балконе оркестр. «Театральное кафе» машет А. Г. белыми скатертями, устраивает ему овацию звоном посуды и всеобщим гомоном, салютует сигаретным дымом. Я поднимаюсь и приветствую его. Дружище! Долгие годы неразлучный приятель, который бок о бок со мной вел неравную борьбу против действительности, ныне столичный чиновник. Чиновник от архитектуры.
Я смотрю на него:
— Куда ты дел свою шевелюру?
Он смотрит на меня:
— Терье Викен! Раньше ты был просто чудак, а теперь чудак с сединой[3].
Мы здороваемся друг с другом. Добро пожаловать! Мы пьем за свидание. Смотрим меню: сегодня нам хочется воздать должное нашей дружбе праздничным ужином. Мы сидим посередине зала, в окружении стройных колонн, а также прекраснейших дам и нарядных мужчин, двое беглецов из китобойного городка Саннефьорда, вновь обретшие друг друга. Говори же, рассказывай! У нас над головой играет музыка, льются вкрадчивые звуки скрипок. К столику подходят аккуратные официанты и принимают заказ. О музыка, музыка! Со всех сторон улыбающиеся лица, мы же сидим в центре зала и смакуем свою дружбу. Нам подали отменное оленье филе, и я пользуюсь случаем хотя бы теперь, пусть запоздало, выразить благодарность шеф–повару, поскольку в тот вечер, по причинам, на которых я остановлюсь далее, мне не удалось этого сделать. Вино было недурное, но, конечно, не первоклассное (последнего не бывает в норвежских ресторанах в силу ряда обстоятельств, связанных с государственной политикой в отношении спиртного, о чем сходятся во мнениях самые различные партии, в том числе, насколько мне известно, и РКП (м-л)[4], тем не менее бутылки за нашим столиком откупоривались одна за другой — как и положено, облаченным в белое официантом (осмелюсь ли я подозвать тогдашнего кельнера сегодня?), который как нельзя лучше отвечал стилю этого шикарного заведения, избранного нами в качестве декорации для торжественного ужина.
Прошло семнадцать лет. Как я уже говорил, Арне Гуннар Ларсен стал архитектором и чиновником. Кому же из них он отдал предпочтение, собираясь на встречу со мной? Иными словами, под кого он оделся? Он предпочел выглядеть чиновником. А. Г. был одет просто и неприметно, как и подобает служащему в ОБОСе высокопоставленному социал–демократу. Никаких тебе «архитекторских» выкрутасов, во всем облике ни малейшего намека на художника, даже шелкового платка на шее — нет–нет, А. Г. Ларсен был при галстуке в белую и синюю полоску. Не приходилось сомневаться, что напротив меня сидит руководитель с социал–демократическими убеждениями. Он крайне ненавязчиво воилощал идеалы «умеренности», «порядка», «эффективного и в то же время демократического социализма». В глубине души я вынужден был сознаться, что чувствую себя более скованным, чем если бы он захотел предстать передо мной эдакой «художественной натурой», чисто случайно попавшей на службу в ОБОС.
А все–таки какими разными путями пошли наши жизни! Он — высокопоставленный социал–демократ (и архитектор) из ОБОСа, я — бунтарь, писатель–коммунист, т. е. он входит в систему, я же нахожусь вне ее. Да, А. Г. Ларсен был настолько «вхож», что в свое время удостаивался приглашений на изысканные правительственные приемы — правда, в качестве кавалера своей жены. Бенте Берг Ларсен, юрист по образованию, была довольно известным деятелем рабочей партии, занимала солидное положение в министерстве торговли, а не так давно, в пору недолгого пребывания у власти правительства Гро Харлем Брундтланд[5], даже поднялась до заместителя министра в министерстве потребления и управления. Теперь они, впрочем, расстались, и развод этот, как сообщил в ответ на мой прямой вопрос А. Г., прошел безболезненно. Мы с А. Г., родом из глухомани китобойного городка, в горе и в радости держались вместе. Он — живой и общительный, я — замкнутый в себе. Был ли я его нелюдимой тенью? Или скорее он был моим представителем в повседневной действительности? Трудно сказать, да и невозможно вдаваться в эти тонкости — во всяком случае, в рамках нашего повествования. Как бы то ни было, на меня вахнуло теплом мальчишеской привязанности, которая зашевелилась где–то в укромном уголке моей души.