Порог открытой двери - страница 24

— У пауков всегда восемь ног, а морские пауки, не пауки, а крабы, — спокойно ответил Толян, присаживаясь на плавник возле костра.

Ира громко расхохоталась, Галя тихо фыркнула» Ян почувствовал, что сейчас ему не удастся подчинить себе Толяна. На берегу моря он был сильнее и независимее, чем в городе. Здесь был его мир, неподвластный Яну. И оттого Яну захотелось немедленно чем-то привлечь к себе внимание. Он поднял и далеко забросил в море плоскую гальку. Хотел «испечь блин», но почему-то не удалось, Камень сразу пошел на дно. Раскачал и вывернул из кучи плавника рогатую корягу, превратив ее в кресло-качалку. Никто не обратил внимания, не позавидовал. Ира и Галя так увлеклись стряпней, что и глаз не поднимали. Наташа опять о чем-то шепталась с Толяном.

Раджа задумался и не вмешивался в игру. Вдруг он спросил Любу:

— А где у вас в поселке Скоробогатов живет?

Люба ответила не сразу, точно спросил он о чем-то неприятном.

— Это мой отец. Зачем он тебе?

— Письмо у меня есть, передать надо, — нехотя объяснил Раджа и отвернулся.

Люба не спросила больше ни о чем, и никто не обратил внимания на их короткий разговор, потому что сразу же после этого Люба громко сказала:

— Дед возвращается! — и показала на море.

День выдался не пасмурный и не погожий. Солнце светило сквозь почти невидимую пелену облаков и обливало мир небывалым золотистым светом.

Круглая чаша бухты отсвечивала медью, а скалы вокруг нее казались бронзовыми. Словно все богатство северной земли вдруг выступило на поверхность. Не в такой ли весенний день создали люди золотую сказку Колымы?

Лодка, показавшаяся вдали, не плыла, а словно бы скользила по поверхности расплавленного металла. След ее немедленно гас в сонной неподвижности вод, и звука мотора не доносилось. Вместо него вдруг послышалась песня. Нерусские тягучие голоса старательно исполняли под аккомпанемент неведомых инструментов «Подмосковные вечера». Звуки вязли в тишине.

— Смотрите, смотрите! — первым всполошился Толян. — Лодку провожают нерпы! Много…

И действительно, когда лодка развернулась, стали видны темные пенечки нерпичьих голов — нерпы неспешным строем провожали лодку.

— Дедов зверинец, — пояснила Люба. — Повезло ему на рыбалке — вот нерпы его и провожают. Сейчас они уйдут, они не признают чужих людей.

— А музыка зачем? Магнитофон там у него, что ли? — спросил Толян.

— Да, японский. Маленькая такая коробочка, а звук — на всю бухту. Нерпам нравится, они музыкальные, — усмехнулась Люба.

— Им, кажется, по душе ансамбль «Да-Дак»? — иронически осведомился Ян.

— Вот представь себе, да! — серьезно кивнула Люба. — Пробовали нашу запись крутить — не нравится, ныряют. А с этой, смотри, почти до самого берега проводили.

Тут уж рассмеялись все, даже Иван Васильевич, и нерпы опомнились — одна за другой скрылись под водой. Мелькнули глазастые морды с кошачьими встопорщенными усами — и исчезли. Лодка подошла к берегу, Иван Васильевич помог высокому старику вытащить ее на отмель. Только после этого поздоровались. Лицо у старика было костяное и замкнутое. Он неторопливо обвел взглядом серых выпуклых глаз ребячий бивак.

— Добрались, значит, и сюда… туристы? А может, ты привела? — Взгляд недобро остановился на лице Любы.

— Дедушка, что с тобой, зачем ты так?! — всполошилась она. — Это не туристы, это ребята из города. Они ничего плохого не делают. Хотели твой маяк посмотреть.

Дед вздохнул.

— Посмотреть… отчего же? Это можно. А вот у меня седни нерпушку убили. Ни за чем, просто с дури. У гирла ее на камни выбросило. Третью уже за одну неделю. А какой с них прок, ежели шкуру не брать? Они твари любопытные и к человеку с доверием, а им — пулю. Пошто?

— Я понимаю вас, — посочувствовал Иван Васильевич. — Сам ненавижу ружейное лихачество.

— Во, во… лихачество! Правильно! — оживился дед. — Лихой человек, у него и ружье лихое.

— Садитесь с нами обедать, — предложила Наташа и встала, уступая свое удобное место.

— Благодарствую! — Лицо деда наконец-то оттаяло. — Я ведь, коли внучка не забежит, кондер себе на неделю варю. А горячее — дело хорошее. Похлебаю. Да возьми-ка, Люба, корюшки у меня в лодке, пожарь на углях по-нашему. Знатно она рыбу жарит, как матка ее, покойница, царство ей небесное.