Порошок идеологии (сборник) - страница 27
— Ну, формируют… — сказал удивленно Филькин.
— И слышно, хотят в этот отряд меня назначить. А работа в нем самая опасная, головы определенно не сносить. Вот и хотел я вас попросить, Ферапонт Иванович, — из внимания к моим услугам, как я вам всегда помогать намерен, — попросили бы вы Сигизмунда Павловича туда меня не посылать. Самому-то мне страшно, да и не любят они меня. А человек я женатый, ребенок в младенческих летах…
Дверь сзади хлопнула, послышались убегающие шаги. Архимедов посмотрел удивленно.
— Так ты женат?.. — невольно сказал Филькин. — Так вот оно что…
— Так точно, женат-с, Ферапонт Иванович! Имея слабую жену и несовершеннолетнего сына… А если поможете вы мне в этом деле, могу я вам один важный секрет открыть.
— Ну, какой там еще секрет?.. — мрачно сказал Филькин.
— Секрет о Николае!.. — подскочил Архимедов. — В виду того, что обнадежен я вами в смысле дележки награды, хочу предоставить, так сказать, новую нить.
— Насчет Николая?.. — шевельнулся Филькин. — Ну, что ж, говори!
— Только уж вы мне, Ферапонт Иванович, по поводу протекции обещайте!..
Филькин кивнул головой. Повернувшись в кресле, он в упор смотрел на Архимедова.
— Был у нас, Ферапонт Иванович, арестант Акимов, Андрей, — начал Архимедов. — И хоть вы все дело с ящиками на свой риск взяли, того Акимова Сигизмунд Павлович допрашивали не раз и не два. И от тех допросов, чтобы чего не выдать, Акимов тот на-днях даже смертью покончил.
— Ну, знаю… — нетерпеливо подогнал Филькин. — Дальше?..
— А дальше вот что, Ферапонт Иванович! В последние дни был применен к Акимову такой допрос: два жандарма, тюремщика то-есть, посменно с ним день и ночь сидели и булавками кололи, чтобы он как-нибудь не заснул. Как он задремлет, его булавкою кольнут и спрашивают: «А что за такие ящики, расскажи?..» Ну, он все-таки молчал и молчал. А по прошествии двух суток оставили его в покое, поместив в общую камеру. Так что, дойдя до кровати, Акимов тот моментально заснул.
Архимедов замолчал, играя пальцами. Филькин сделал нетерпеливый жест.
— И вот поместили в ту же камеру на ночь меня. Под видом арестанта, конечно. Камера на двоих — я и он. Он спит тревожно, во сне бредит, а я слушаю. И вот во сне он и говорит…
Архимедов порылся в кармане и вытащил сложенную бумажку. Он разгладил ее на столе.
— На отчете Сигизмунду Павловичу я слова эти, Ферапонт Иванович, скрыл. Ему они, думаю, ни к чему, а нам с Ферапонтом Ивановичем дело раскрыть помогут! Так вот, вскакивает этот Акимов ночью, ворочается и все бормочет: «Николай, когда же листовки?.. Шрифт отослан… товарищи ждут… когда же листовки?..» Вот и все, до самого утра. Вот что-с, Ферапонт Иванович…
Архимедов замолчал. Филькин сидел равнодушно. Как бы даже насмешливо смотрел он в лицо Архимедова.
— Ну, и что же?.. — после молчания спросил Филькин.
— Нет, ничего-с!.. — Архимедов смущенно встал. — Думал я, поможет вам это… Не смею больше задерживать… Так вы, Ферапонт Иванович, попомните мою просьбу… Я к вам, как к отцу…
Пока не ушел Архимедов, Филькин неподвижно сидел в кресле. Но как только дверь за посетителем закрылась, необыкновенное оживление появилось на его морщинистом лице. Он раскрыл ящик, выхватил оттуда смятую прокламацию, взятую в охранке, и белые листки, на которых был написан протокол. Он сравнил их, сунул в карман, надел пальто, нахлобучил шляпу и, выйдя на улицу, быстро зашагал к охранке.
…Сигизмунд Павлович только что вернулся с доклада…
Он был у начальника охранки. Это посещение оказалось для него не очень приятным. Бросив на стол набитый бумагами портфель, он бегал по комнате, кричал и вытирал платком потную лысину. Несколько филеров и жандармов, толпясь возле дверей, с ужасом наблюдали начальнический гнев.
— Распустились!.. — кричал Сигизмунд Павлович так же громко и отчаянно, как полчаса назад кричал на (него самого начальник. — Распустились!.. Мерзавцы! Сукины дети!.. Бездельники, дармоеды! За что деньги берете?.. Вы зачем здесь, а?.. Водку жрать? По улицам на извозчиках ездить?.. Они водку жрут, а их начальник отвечай!.. Распустились, р-р-ракалии!..