После ливня - страница 13

Однажды Шералы во время самого оживленного разговора с другими парнями подозвал меня к себе и начал хвалить при всех.

— Это мой друг, — говорил он, хлопая меня по плечу. — Он мне давно приглянулся. Люблю его! Ну чего стесняешься? Ты ведь мужчина, а мужчина… он должен быть верткий, как ртуть, никому в руки не даваться? С каким-нибудь размазней я и дружить не стану. Приходи к нам, дам тебе на коне покататься. Можешь на моем гнедом иноходце ездить, когда хочешь. Ты настоящий джигит…

Для меня такая похвала при друзьях-товарищах была все равно что первый выигрыш на байге. С этих пор я старался как можно ближе сойтись с Шералы и про себя гордился такой дружбой. Как-то раз он зазвал меня к себе домой.

— Друг, я хочу тебе поручить одно трудное дело, — сказал он и посмотрел на меня испытующе. — Дело тайное, о нем никому говорить нельзя. Никому, понимаешь? Кроме нас двоих, никто об этом знать не должен…

Мне стало обидно — неужели он мне не верит?

— Если я пообещаю, пускай хоть голову отрежут, ничего не скажу! Можешь не бояться! — выпалил я.

Шералы, казалось, только того и ждал. Приобняв меня за плечи, он заглянул мне в лицо.

— Ты молодец, я тебе верю. Ну, значит, дело такое. Вот это письмо, — он достал из-за пазухи свернутый треугольником листок, — это письмо ты передай Зураке и узнай, какой будет ответ. Ладно?

Я ожидал чего угодно, только не этого. Хотел было отказаться, но вспомнил собственное обещание. Деваться было некуда, я с самым пренебрежительным видом — дескать, вон оно что, а я-то думал! — взял треугольник и спрятал под рубаху. До самого вечера я себя чувствовал так, словно под рубахой у меня лежал горячий уголь, выбросить который я не мог. Только теперь понял я, зачем нужна была Шералы дружба со мной, но глупое самолюбие не позволяло мне вернуть письмо и нарушить тем самым свое обещание. Я знал, что Шералы частенько передавал любовные письма красивым девушкам и молодухам, известно мне было и то, что ни одна из них ему не ответила. Его в аиле не уважали, над ним смеялись и чуть ли не в глаза называли бабником за то, что он завел шашни с женой хромого Уйчумана, которая была намного старше его. Весь день я крутился возле дома Дербишалы, не зная, что делать с ненавистным письмом. Хотел развернуть и прочесть, да противно было. Мы все знали, что у Шералы нет своих слов, которые могли бы согреть девичье сердце. Он всем писал одно и то же, все его письма были похожи одно на другое… В конце концов я зашел во двор к Дербишалы. К счастью, Зураке была одна дома и, должно быть, скучала, потому что мне очень обрадовалась.

— Где ты пропадаешь? Не видела тебя с утра. Хочешь, в камешки сыграем? — предложила она.

— Да я все равно проиграю, эджеке[8].

— Ну иди сюда. Видишь, вон на той ветке яблоко совсем поспело? Давай его съедим!

Глядя не на Зураке, а на то яблоко, которое она хотела сорвать, я пробурчал:

— Эджеке, вот это вам велели передать.

И протянул ей письмо.

— Кто? — спросила она, лукаво улыбаясь.

— Шералы! — ответил я.

Улыбки как не бывало. Зло и насмешливо Зураке проговорила:

— Нашел от кого письма передавать! Вы только поглядите на него! Я что, просила тебя искать мне женихов? Бессовестный!

Она отвернулась от меня, резкими, быстрыми движениями разорвала письмо в клочки и бросила их в арык. Потом вдруг притихла и как-то обессиленно присела на землю возле арыка и опустила руку в воду.

Весь потный от стыда, я убрался со двора и, уходя, слышал, как Зураке запела печальную песню голосом нежным, негромким и полным тоски. Примерно с неделю не смел я показываться Зураке на глаза, но однажды вечером все-таки набрался храбрости пройти мимо их дома. Зураке меня заметила и окликнула:

— Эй, почтальон, иди сюда!

Я снова стал бегать к ней каждый день и проводил почти все время в доме Дербишалы. Друзьям моим это, конечно, не нравилось, они меня дразнили, ругали и иногда даже в игру не принимали, когда я к ним приходил. А мне на это было наплевать, я все больше привязывался к Зураке. О поступке Шералы мы с ней не вспоминали. Но однажды, когда мы сидели на бревне под яблоней, резали для сушки падалицу и весело болтали, из-за забора послышалось: