— …можно спасти город и вернуть в него жителей, — закончил Атаммаус, протягивая руку за топором.
Когда рукоятка легла в его руку, он улыбнулся. Они улыбнулись.
— Мы знаем, что всё так и будет.
Атаммаус бесстрастно наблюдал за тем, как он взирает на себя самого, склонившегося над плахой из эйгонового дерева.
«Последнее дело», — подумал он и усмехнулся.
Вспыхнула медь. Лезвие описало широкую дугу, и, мгновение спустя, отрубленная голова — его собственная голова — откатилась прочь.
«Как же это странно — ощущать собственную смерть…»
— Как же это странно — ощущать собственную смерть, — повторил Атаммаус уже вслух. Его голос был сорван, слова срывались с языка нехотя и искажённо. Он открыл глаза. Наступило утро, серый, пасмурный рассвет.
Атаммаус стоял в центре главной площади.
Он огляделся вокруг прояснившимися глазами.
Исчезли мертвецы, исчезли тени, исчезла пульсирующая масса Кнегатина Зума.
Исчезли все они.
Площадь опустела. Остались лишь осыпающиеся руины, стелющаяся лоза, высокие деревья и растрескавшиеся, расколотые каменные плиты.
И палаческий топор, врубленный в плаху, залитую стекавшей с лезвия свежей кровью.
Пальцы отставного палача плотно обхватили рукоять топора, вытащив его из плахи. Он закинул его на плечо и двинулся через площадь туда, откуда пришёл. Его отрубленная голова, привязанная за длинные серебристые волосы к поясу, билась о бедро.
Стекала кровь. Атаммаус ухмылялся.
Что-то тёмное ворошилось в тенях храма Зотаккуа.
Перевод — Андрей Бородин