Последний год жизни Пушкина - страница 46

Что касается Александра Раевского, который, как член семьи, естественно, тоже был на том обеде, то прошлое еще довлело над их московскими беседами. В былые годы Раевский оказал на поэта несомненное, как часто говорят, «демоническое» влияние. Одесский «четырехугольник» (Пушкин — Воронцова — Раевский — Воронцов) донельзя осложнил их отношения. Мало того, отъезд Марии Раевской-Волконской в Сибирь и роль, которую играл при этом брат ее Александр, тоже прошли для Пушкина не бесследно. В 1836 г. Раевский был уже женат на Екатерине Петровне Киндяковой (жили они на Большой Дмитровке) и не слишком счастлив в браке, поскольку в девушках его будущая жена, как рассказывали, «изящная и крайне восторженная… любила одного человека… но его мать запретила ему жениться и тогда она вышла замуж за поверенного своей любви Александра Раевского». Неудивительно, что Раевского мучили одесские воспоминания, но ведь эта боль не прошла и у Пушкина. Кто знает, может быть к весенней встрече 1836 г. со старым знакомым, оживившей былое в памяти, восходит и последнее упоминание Пушкиным имени Раевского в разговоре с Вяземской 12 ноября: «я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своем роде <…> громкие подвиги Раевского — детская игра в сравнении с тем, что я намерен сделать». О каких подвигах идет речь? П. Е. Щеголев объясняет: «Скандал был огромный и разразился во время пребывания царицы в Одессе. Раевский, у которого был длительный роман с женой князя М. С. Воронцова, встретил ее на улице и отчитал на всю Одессу <…> Не совсем ясны мотивы поведения Раевского. Он устраивал скандал своей возлюбленной, но из-за кого? Не муж стал поперек дороги, а кто-то другой, но кто?» Таков был подтекст их бесед в 1836 г. в доме Орловых.

Как ни трудно было Пушкину в то время справляться со всеми бедами и хлопотами, навалившимися на него, как ни терзали его всечасно заботы и тревожные мысли, он оставался самим собой — сердечным, порой грустным, порой веселым, но всегда естественным. «Пушкин… очаровал меня решительно», — вспоминала одна из его новых знакомых.

С Натальей Николаевной было условлено, что он возвратится к своему 37-летию 26 мая. В те же дни, «по расчету», она должна была родить. Но, видно, соскучившись и беспокоясь, жена в письмах просила вернуться пораньше. Пушкин выехал из Москвы в ночь на 19 мая. Хотел было поехать за несколько часов до того, да, говорят, масло на скатерть пролил — дурная примета «теряет силу» на другой день, вот и послал за тройкой после полуночи. О пролитом масле он будто бы сказал: «Ну, это я на свою голову!» В сентябре обещал воротиться.

Началась последняя его, живого, дорога — из Москвы в Петербург, столько раз езженная-переезженная… Как тут не вспомнить его давних стихов

Оставалось совсем недолго гулять на свете. Чума не подцепила, мороз не окостенил, а «под нож» злодею попался…

<…> Время изменяет человека как в физическом, так и в духовном отношении. Муж, со вздохом иль с улыбкою, отвергает мечты, волновавшие юношу. Моложавые мысли, как и моложавое лицо, всегда имеют что-то странное и смешное. Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития, а опыты для него не существуют. <…>

А. С. Пушкин. Из статьи «Александр Радищев»,

3 апреля 1836.