Последний сейм Речи Посполитой - страница 45

Заремба был не очень рад этим интимным излияниям на людях, тем более что Скаржинский бросил в его сторону подозрительный взгляд. Но приспешник Игельстрема, исчерпав общественные темы, принялся с таким же жаром рассказывать интимные случаи из жизни крупнейших фигур сейма, с особым каким-то удовольствием предавая их огласке.

— Все это очень интересно, но я не любитель копаться в чужих сплетнях, — перебил его раздраженно Заремба.

Новаковский снисходительно улыбнулся и шепнул значительно:

— Но тот, у кого в руках эти интимные проделки, может в случае нужды нажать на стыдливо скрытую мозоль и повести лицо, замешанное в сплетне, как на веревочке.

— Это верно, такие секреты много значат в разных интригах.

Заремба посмотрел на часы. Новаковский поспешил его предупредить:

— Ждем епископов, они поехали на обед к Сиверсу.

— Не очень-то торопятся на заседание. Мне бы хотелось послушать прения.

— Сведу тебя на хоры. Думаю, что сегодня председатель не прогонит публику.

Повел его по узкой лестнице и многочисленным коридорам, слабо освещенным сальными свечками, воткнутыми в прикрепленные по бокам стенные канделябры.

— Прошение я уже сочинил. Надо только подписать его и подать в канцелярию. Ну, как, ты не взвешивал моего совета? — бросил он между прочим.

— Попытаю сперва счастья у короля, — ответил Заремба уклончиво.

— Как хочешь. Вчера опять двое юнкеров, из бывших вольноопределяющихся, получили от Цицианова капитанские погоны и богатую экипировку. Если бы ты обратился к нему, твоя просьба увенчалась бы несомненным успехом.

— Познакомь меня с ним, — предложил Заремба под влиянием мелькнувшей у него в голове новой идеи.

— С удовольствием. Складывается даже так удобно, что он будет сегодня у меня. Значит, после заседания я беру тебя с собой, ко мне на ужин. Ты себе не можешь представить, какой это просвещенный человек, как он к нам расположен. А кроме того, как-никак — правая рука Сиверса...

— Тем искреннее мне придется им восторгаться, — ответил Заремба, пожимая ему руку, но после его ухода вздохнул с глубоким облегчением и стал осматривать зал заседаний сейма.

Зал, где происходили заседания, был очень высокий и длинный, с белыми стенами, рассеченными высокими окнами, придававшими ему вид храма, только с более скромным убранством. Сходство еще больше усиливали сводчатый потолок, раскрашенный голубыми розетками, с каждой из которых свешивались на позолоченных цепях четыре бронзовые люстры, по пятидесяти восковых свечей каждая, и висевшие между окнами портреты королей в коронационных нарядах.

Дубовые хоры покоились на деревянных колоннах, раскрашенных под мрамор, и окаймляли зал с трех сторон; в передней стене, в полукруглом углублении, искусно устроенном в форме раковины с разрисованными золотом краями и орнаментом, находилось возвышение, покрытое красным сукном, где стоял высокий золоченый трон для короля.

Напротив, в противоположном конце зала, на возвышении чуть-чуть пониже, покрытом зеленой материей, находился стол председателя сейма, секретарей и места для писцов, записывавших речи ораторов. По окнам зала во всю его длину тянулись скамьи депутатов, обтянутые зеленой материей, с пюпитрами для бумаг и чернильниц. Посредине был широкий проход, а вдоль стен — более узкие проходы к выходам, у которых дежурила охрана сейма.

В раковине, за позолоченным троном, скрывалась в глубине дверь, задернутая краской материей, а над ней белело овальное окошко, через которое, как рассказывали, слушал довольно часто дебаты Сиверс, спрятавшись за матерчатой занавеской.

Хоры были уже битком набиты, и Заремба с немалым изумлением рассматривал публику, какой никогда не видел ни в зале совещаний, ни на ассамблеях. Это было сборище представителей городских низов, какие обыкновенно можно было видеть только в балаганах, в костеле или на ярмарках. Между ними сновали подозрительные лисьи физиономии, подслушивавшие направо и налево, духовные рясы в заплатах, аскетические лица, какие-то исхудалые субъекты в потертых военных мундирах да верзилы с лицами разбойников. Были и дамы, грызшие конфеты, переодетые русские офицеры, прислуга в разноцветных ливрейных костюмах различных фасонов, обменивавшаяся вслух замечаниями о своих господах, и вообще люди всякого положения.