Последний сейм Речи Посполитой - страница 46

Шум царил уже в зале изрядный. Несколько десятков собравшихся депутатов разговаривали на своих скамьях и в проходах; другие просматривали у председательского стола протокол последнего заседания и повестку сегодняшнего; и все еще являлись новые, которых встречали с хоров то одобрительным шепотом, то ехидным смешком, а иногда таким остроумным эпитетом, что хоры оглашались взрывом хохота и топанием. Тогда из какого-нибудь угла раздавался густой бас:

— Успокойтесь, почтеннейшие, успокойтесь!

Это басил, постукивая булавой по полу, толстяк

Рох, староста сеймовой охраны. Но ему не удавалось заглушить нахальную толпу, напротив, он только навлекал на себя ругательства и издевки.

— Рррох! Рррох! Рррох! Жри много, а кади потрроху! — закартавили, ко всеобщему удовольствию, какие-то шутники, подражая голубиному воркованию.

Но что больше всего поразило Зарембу — это встреча с подкоморшей Грабовской.

Она сидела на средних хорах, над председательским столом, вся в черном, с веером в руке и с негритенком рядом, который все время ее обмахивал, так как в зале было страшно жарко.

Она его тоже заметила и стала настойчиво подзывать к себе. Он выразил свое изумление по поводу этой встречи, в ответ на что она не без гордости заявила:

— Я не пропустила ни одного заседания. Спросите служителей, сколько раз меня отсюда гнали. И маршал-председатель, и эти сеймовые интриганы не любят, чтобы им заглядывали в карты, и по всякому малейшему поводу гонят вон публику. Садитесь сюда, поближе, будьте мне опорой в случае нужды. — Она понизила вдруг голос и, прикрывая лицо веером, шепнула ему на ухо: — Вы меня обидели на балу, но я не злопамятна. Не стройте только из себя добродетельного Иосифа, потому что я — не жена Потифара, — засмеялась она тихонько.

— Надо быть слепым, чтобы этого не увидеть, — ответил он, не задумываясь, окидывая ее дерзким взглядом. Она понравилась ему и своей прямотой, и красотой.

— Я больше всего люблю солдат, — шепнула она сладеньким голоском. — Воина хотя и злой на язычок, но о вас отдал мне честно отчет.

— Воина любит шутить надо всем.

В это время Зарембе почудилось знакомое лицо в толпе, как будто поручика Закржевского, который вынырнул было и опять нырнул в толпу. Он заметил, что красавица подкоморша тоже следит за ним.

— Вы его знаете? — спросил он.

— Да, мы с ним даже в дальнем родстве. Я прихожусь ему дальней теткой и на этом основании немного опекаю его. Но сорванец отбивается от рук и не слушается.

— Зато невесты своей слушается вовсю.

Она порывисто повернулась и, закрыв зардевшееся лицо веером, проговорила:

— Он говорил мне как-то об этом, но я и забыла. Кто его невеста?

— Панна Кениг, ее отец командует полком королевских улан в Козеницах.

— Ах, это та девчонка с розовой мордочкой! — овладела она наконец собой и продолжала насмешливо: — Выбор не особенно удачный. Марцин получил, вероятно, за ней в приданое уланский бубен и старое уланское седло.

— Я не знаю его чувств.

Вдова-подкоморша молчала, видимо поглощенная какою-то внутренней борьбой.

— Ужасная публика, — проговорила она наконец, поднимая глаза.

— И плебс начинает уже интересоваться отечественными делами, — заметил осторожно Заремба.

— Да, лишь кое-где, как миндаль в прянике, увидишь в этой толпе кого-нибудь из благородных. Конечно, нашему «обществу» скучно слушать прения в сейме, им интереснее посольские обеды и ассамблеи с дамами полусвета. Что им отчизна!

Горечь звучала в ее голосе, и полные губы вздрагивали от сдерживаемого страдания.

Заремба смотрел на нее, не понимая этой внезапной перемены.

Она обмахнула пудрой потное лицо и, освежившись духами, впилась в него пылающими красивыми глазами и шепнула многозначительно:

— Вы здесь от имени сконфедерированных полков?

Он выдержал ее взгляд, сделав лишь чрезвычайно изумленное лицо.

— Не бойтесь, мой мальчик, я не хочу выудить у вас секрет, — прильнула она к нему с нежностью. — Ясинский говорил мне уже кое-что вскользь, и если придет нужда, так я тоже готова на все. Но под вашей командой, — прибавила она с еще большей нежностью.

— Помилуйте, здесь полным-полно длинных ушей, может быть, в другой раз где-нибудь... — взмолился он в испуге.