Последний сейм Речи Посполитой - страница 47

— Так не ждите официального приглашения, а приходите ко мне, когда вам захочется. Я вам всегда буду рада.

Где-то часы пробили пять. На депутатских скамьях поднялся шум.

— Король идет, тише, господа! Король! — загудел громовой бас Роха.

Воцарилась выжидательная тишина, и все взгляды не могли оторваться от красной занавеси.

Дверь широко распахнулась, гвардейцы встали по бокам, с ружьями к ноге. Король появился на пороге, за ним следовало два юнкера в парадных мундирах, с султанами из страусовых перьев и с саблями наголо.

Король шел медленно, обводя усталыми глазами смиренно склоняющихся перед его величеством. Голова у него была в седых завитых буклях, лицо бледное, как будто немного припухшее, нос изящный, губы красные, фигура довольно полная. На нем был будничный темно-синий мундир с красными нашивками, белые панталоны, чулки и башмаки с золотыми пряжками. Кружевное жабо пенилось у него на груди, сверкая бриллиантовыми булавками, а через белый жилет шла наискось алая лента какого-то ордена. Левую руку он положил на золотую рукоять шпаги, а в правой держал перчатки. Походка у него была робкая и неуверенная, взгляд пытливый; в каждом движении его чувствовалась заботливость о своем внешнем виде и величественности. Он легко и без особой церемонности сел на раззолоченный трон. Юнкера, спрятав сабли в ножны, остановились позади по обеим его сторонам, секретарь принес красный портфель, ключик от которого король носил на своей цепочке; придворный лакей положил перед ним на столике носовой платок и табакерку.

Первыми подошли епископы, еще раскрасневшиеся после недавних возлияний у Сиверса, с какими-то докладами, причем Массальский до того давился от смеха, что ряса вздергивалась у него на жирных боках, Коссаковский же улыбался кисловато, водя усталым взглядом по залу.

Великий канцлер и маршалы-председатели — коронный, литовский и сейма — стояли в стороне, ожидая своей очереди.

Депутаты заняли места; смолкшие же хоры точно окаменели. Над балюстрадами чернели неподвижные многоярусные ряды лиц и глаз, с трепетом впивавшиеся в сенаторов и короля.

Заремба стоял как раз напротив и орлиным взглядом впивался в него, словно стараясь сорвать эту добродушную обманчивую маску с его лица и заглянуть в глубь души, но видел только его вялую улыбку, как будто рожденную его черствой пустотой, мутный, заученный взгляд и деланную видимость величия.

«Труп, наряженный королем! — думал он про себя, раздраженный всем его видом. — Живая кукла! Рыцарь, знающий только капитуляцию! Вождь народа, подкупаемый его смертельными врагами! Король кокоток! — шептал в его душе с все возрастающей силой голос беспредельного стыда и неизбывной скорби. — Тебе заплатили короной за разрешение первого раздела. А чем тебе заплатят теперь, король-мямля, чем?» — обращался он к нему голосом раненой души, и сразу встали в его памяти все несчастья и обиды народные, весь позор и унижение, словно исчетвертованные, истекающие живой кровью, искромсанные части Речи Посполитой заговорили в его душе громкими голосами, и они пронизывали его сердце остриями душу раздирающих обвинений. Страшное негодование охватило его, и, не в силах больше переносить жестокую душевную муку, он заговорил лихорадочно с подкоморшей:

— Я видел, как падала королевская голова из-под ножа гильотины, а палач схватил ее за волосы и показывал народу...

Он почти весь посинел от волнения.

— Что с вами? Вы больны, может быть? — спросила та испуганно, совершенно не понимая его беспорядочных слов и дико пылающего взгляда. — Выйдемте на воздух. У вас, наверно, от жары разболелась голова, — по доброте своей беспокоилась она о его состоянии, освежая его какими-то солями.

Заремба успокоился немного, но выйти не хотел и вскоре опять окунулся в пучину жгучих размышлений. Холодным взглядом водил он по лицам сенаторов, депутатов и вельмож, на некоторых останавливался подолгу, другие словно откладывал в сторону, но большинство он рубил тяжелым, как секира палача, словом: «Виновен!» — и окровавленных бросал мысленно в корзину, в кучу белых опилок.

Но вдруг вспыхнула мысль, ослепительная, как молния: «Все виновны!»