Последняя жатва - страница 18

Привычные думы сельского жителя, работника земли все-таки не дремали в нем, – в своей радости возвращения к родным ему полям, в своем новом ощущении их красоты он вместе с тем видел и отмечал про себя, сначала с грустью, а потом и с горечью, как немилосердна к посевам засуха. Редки всходы кукурузы и свеклы, иные поля почти голы, лиловеют спекшимся в корку черноземом; чахлы, сквозят тонким стеблестоем посевы озимой ржи и ячменя, на полметра всего поднялись они от земли и уже выкинули колос, желты от корня, а колос – без налива, сохнет. Соломы будет совсем мало, и, стало быть, опять проблема, опять трудности колхозному животноводству – что запасать на зиму, чем кормить скот…

Дорога спускалась в балочку с бревенчатым мостиком и узкой речушкой. Она всегда была тощей: весенние смывы с полей заносили ее русло, а сейчас от засухи почти совсем пропала в ней вода – едва-едва струилась тонкой пленкой по морщинкам песчаного дна. Но берега были зелены, оторочены короткой, приятной глазу травой, и Петр Васильевич, завидев речушку, зелень травы, решил про себя, что тут он передохнет – посидит у мостика, омоет разгоряченные ходьбою ноги.

В жаркой, сонливой тишине степного безлесного лога он опустился на траву, не подстилая под себя плаща, чтоб лучше чувствовать телом ее живую бархатистую мягкость, наполняющую ее сочную нежную влагу, ее слабый, но явственный запах, тотчас же достигший его ноздрей, едва коснулся он травы, примял ее густую податливую щетинку. Скинул пыльные ботинки, носки, опустил ступни в приятно-щекочущий холодок водяных струй.

Он совсем еще мало прошел, не осилил и четверти пути до Бобылевки, но в теле его уже накопилась истома усталости, и ему показалось верхом блаженства, земного счастья сидеть вот так, на мягкой, слегка влажноватой траве, никуда не торопясь, полным хозяином своей воли и своего времени, слушать невнятное лепетание речушки, волнисто развевающей по своему течению в узких местах русла темно-зеленые травяные космы.

Еще мальчишкой сиживал он с матерью здесь, вот на этом самом бережку, у мостика, когда воскресной ранью ходили они к станции, на съезжавшийся и сходившийся со всего района базар, носили что-нибудь на продажу из своего крестьянского хозяйства, а потом, под вечер, непременно с какими-нибудь покупками, обновами для семьи, возвращались в Бобылевку. После долгого утомительного дня, жары, душной пыли, носившейся по базарной площади, толкотни в толпе, мелькания множества человеческих фигур и лиц было приятно передохнуть тут в тишине и безлюдье, пожевать ситного хлеба с хрусткой коркой, купленного у частника в его лавчонке-пекарне, да запить этот хлебушек речной водой. Речка тогда была глубже, по всей ее длине стояли запруды, водяные колесные мельницы, и чиста, вкусна, сладка была тогда ее водица, – пилась полными пригоршнями, не было силы от нее оторваться, так все и хотелось ее пить, пить, опускать в нее руки, припадать к ней всем лицом… Мать тоже, как лакомство, ела мягкий, пахучий хлеб, бережливо держа под ломтем ладонь, чтоб не утерять крошек, пила воду, потом, – она еще молодая тогда была, крепкая, проглядывала в ней ладная стать здоровой, сильной крестьянской женщины, – завернув подолы юбок, вместе с белой, исподней, подняв их до колен, входила у бережка в воду – прохладить, понежить ноги перед последней дорогой. Дальше, до самой Бобылевки, уже ни рек, ни ручейка, только сухая, пыльная степь…

Детство, в какой дали эти годы, а помнится – как вчерашняя явь!

Вспомнилось ему еще одно – давняя, давняя встреча, тоже вот здесь, у мостика, с босым мальчишкой лет десяти, сидевшим неподвижно, в бессилии и каком-то тупом оцепенении, даже не поднявшим головы на звук шагов Петра Васильевича по бревенчатому настилу. Было это в начале лета недоброго сорок седьмого года, оставшегося на сердце такой же тяжкой памятью, как и минувшая война. В сорок шестом весь урожай спалила засуха. Но настоящий голод жители деревни почувствовали на другой год, к весне, когда подъели все скудные, до последней возможности растягиваемые запасы. Как только подросла трава – стали печь лепешки из лебеды, крапивы и черт знает еще из чего, лишь бы обмануть желудок, сунуть жвачку в рот опухшим, с синевой на коже детишкам…