Посреди Вселенной - страница 6

Скрипят копылья саней. Холод подганивает коня. Холод сегодня везде. Он забрался на провода, на крыши домов, на деревья, вцепился белыми нитками в гриву коня и даже уселся верхом на рога бледноскулой луны. Опалённый морозом воздух всё тяжелее и гуще никнет к иззябшей реке, и вода сонно мглеет и цепенеет, покрываясь иссиня-серым противнем льда. Пар стоит над землёй. В сумеречных логах собираются стаями волки.

Зато в поле сейчас торжественно и бело. Мишутка спрашивает взахлёб, увидев с краю берёзовой рощи дерево, ветки которого низко согнулись от тяжести розовых яблок:

— Откуда яблоки-то зимой?

Отец сидит в передке саней.

— Это прилётные яблоки. Славно летают! — И, сняв с головы лохматую шапку, делает резкий замах.

Яблоки, как одно, проворно взлетают, порхая в берёзовых ветках.

— Снегири! — узнаёт Мишутка, и сердце его заливает волнение.

Сквозь толстые уши распущенной шапки Мишутка слышит глухую пальбу. Приподнял повыше тонкую шею. Трактор! Увитый холодным паром трактор тащится встречь Воронку. Везёт из соседней деревни, где ферма, ещё не остывший навоз. Отец машет в сторону трактора рукавицей.

— Умножено лето мухами, зима — морозами!

Из кабины, как из чулана, выплывает скуластая голова дяди Кондрата.

— Ну и что? — спрашивает он, остановив на минуту трактор.

Отец показывает на лошадь.

— А вишь, сколь инею-то на гриве!

Усмехается дядя Кондрат:

— Что в инее-то твоём?

Отец с удовольствием объясняет:

— Дак ведь он сулит урожай овсу.

— Какой?

— Да хороший.

— Хо! Хо! — смеётся дядя Кондрат и кивает на сани с навозом. — Урожай-то овсу сулит эво кто!

Отец немного смущён. Но ненадолго.

— Пожалуй, ты прав! — кричит. — Это уже не примета, а суть.

— Какая?

— Земля, что блюдо, сколь положишь, столь и возьмёшь.

— Во! Во! Большущее блюдо! — сияет дядя Кондрат и дёргает за рычаг, направляя трактор окраинкой поля.

Надоело Мишутке сидеть в санях пассажиром.

— Ты, папка, хватит, буде, направился! — заявляет. — Мне-ка дай!

Отец, разумеется, уступает. Мишутка держит вожжи в руках. Весело гнать Воронка по зимней дороге. Гнать и слышать бормочущий шёпот. Шёпот растёт от дерева к дереву, и чем дальше плывёт по вершиннику ветер, тем он дремучее и длиннее. И на опушку соснового бора уже наплывает не шёпот, а древний торжественный гул.

Из-под круглых подков Воронка вылетают снежные клочья. Мишутка жмурится, защищая лицо рукавицей.

— Ладно, Михайлушко, — говорит отец, — хватит! Дай-ко вожжи сюда!

Не желает Михайлушко без вожжей.

— Снега я, что ли, боюсь? Да коли хочешь знать, мне со снегом-то даже лучше: не так хоть жарко сидеть.

Попоехал маленько, подвывернул шею назад и спрашивает с лукавцей:

— Скажи, пап, похож я на взрослого хоть немного?

— Как же ты не похож?!

Сыну это и надо.

— Ну а коли похож, дай проехаться одному!

Рад потрафить отец сынку. Сам когда-то удаленьким был. Спрыгнул с розвальней и услышал:

— Пшёл, Воронок! Пшёл, весёлое ухо!

В ногах у коня закружился взметеленный ветер. Костерком сверкнуло колечко дуги.

Промелькнул сеновал, пойма в снежных замётах, ёлка с ястребом на макушке. Быстрой рысью несётся конь. А Ми-шутке надо — галопом.

— Ноги! — кричит Воронку. — Ноги-те подымай!

Но случился трясок. Вожжи вырвались и забились. Мишутка кругленьким крендельком покатился назад.

— Тпр-рру! — догадался гаркнуть отец, настигая прыжками сани.

— Чего, Михайлушко, вроде упал?

— Рукавицы-ти слизкие. Каб не они…

На лесной поляне игрушечным белым собором высится сенный зарод. Отец у Мишутки проворный. Вилы с пластами сена словно летают по воздуху. Так бы работать Ми-шутке!

— Ты, папка, поди-ко, устал?

— С чего?

Мишутка и сам не знает с чего, однако предполагает:

— С того, что ты старый. А старые все устают от работы. А мы, молодые, не устаём. И нам вас надо жалеть, а то вы надсадитесь и помрёте.

— Ну коли так, то, пожалуй, я отдохну. На вот! — отец подаёт сыну вилы. Они тяжёлые и большие, и Мишутка их подымает с кряхтеньем. Однако рад-перерад, что и он, как взрослый мужик, нагружает на розвальни сено.

И вот воз навален горой, затянут ветками и верёвкой. Мишутка подходит к коню, гладит его вороную морду.

— Я, пап, лошадей дюже люблю. Скажи, меня приняли бы в колхозные конюхи?