Поступь хаоса - страница 31

Еда?

– На тебе! – я выудил маленький кусочек сыра, который Бен завернул в тряпочку.

Жубёр понюхал, клюнул, подцепил и заглотнул; шея пошла длинными волнами, пока он глотал. Пощелкал немного клювом, как человек почмокал бы губами, съев што-то вкусное, но тут шея заволнилась обратно, и с громким ёком кусок сыра полетел обратно в меня, весь в слюнях, но практически целый. Даже в щеку попал и оставил полосу слюней поперек всей рожи.

Еда? – грустно сказал жубёр и побрел обратно в болото, словно ничего интересного в нас больше не осталось.

– Взять! Взять! – заорал ему в спину Мэнчи, но преследовать не стал.

Я рукавом вытер слизь с лица и заметил, што девочка, глядя на меня, улыбается.

– Думаешь, это смешно? – буркнул я, и она сделала вид, што нет, но улыбаться на самом деле продолжила.

Затем отвернулась и подобрала мешок.

– Так. – Я снова взял происходящее под контроль. – Мы слишком долго спали. Надо идти.

И мы снова пошли, не разговаривая и не улыбаясь. Почва стала колдобистей и суше, деревья малость расступились, то и дело обливая нас солнцем. Чрез какое-то время мы выбрались на полянку – прямо-таки маленькое поле, а за ним – невысокий пригорок, высотой до верхушек деревьев. На него мы взобрались и там чуток отдохнули. Девочка достала еще пакет этих непонятных фруктов. Завтрак. Так и поели, стоя.

Сверху, над деревьями, дорогу было видно лучше. Большая гора – вон она, прямо на горизонте, две поменьше – поодаль, за дымкой.

– Мы идем вон туда, – я показал пальцем. – Ну, то есть я думаю, што нам туда.

Она отложила пакет и полезла в рюкзак. И представьте, вытащила самый прехорошенький бинок, какой я только в жизни видел. Мой старый, дома, который много лет назад сломался, в сравнении с этим – просто хлам. Она поднесла его к глазам, посмотрела, потом протянула мне.

Я взял и наставил его в ту сторону, куда мы шли. Ух ты, все так четко! Впереди простирался зеленый лес, скользил отлого книзу прямо в настоящие долины, а дальше превращался в самую настоящую землю, а не в какую грязную болотину, и даже видно, где топкие луга становятся обратно рекой, которая нарезает все более глубокие ущелья, подползая к горам. Если прислушаться, можно уловить, как она шумит. Я смотрел и смотрел, но никакого поселения не видел. Но кто его знает, што там за этими отрогами и излучинами? Кто знает, што там, впереди?

Я и назад посмотрел, туда, откуда мы пришли, но утро еще раннее, и большую часть болота не видно из-за тумана – все прячет, ничего не выдает.

– Славный какой, – я протянул ей обратно бинок.

Она убрала его в мешок, и мы еще немного постояли, жуя.

Между нами где-то длина руки была, но ее тишина все еще не давала мне покоя. Я глодал сушеный фрукт и раздумывал, каково это – вообще не иметь никакого Шума, прийти из мест, где Шума нет… Што это за места? Они прекрасные? Отвратительные?

Вот представьте, што вы стоите на вершине холма с человеком, у которого нет Шума. Это как будто вы там один? Как поделиться? И вообще вы бы так хотели? Я хочу сказать, вот они мы, девочка и я, только выбрались из одной опасности и, возможно, лезем в другую, в неизвестное во всяком случае, и никакого общего Шума кругом, ништо тебе не говорит, што другой думает. Вот так оно все и должно, што ли, быть?

Я доел фрукты и смял пакетик. Она протянула руку, взяла и засунула мусор обратно в мешок. Ни слова, ни мысли, только мой Шум и большое сплошное ничего с ее стороны.

Неужто вот так и мои ма и па общались, когда только прилетели сюда? Што же, выходит, во всем Новом свете раньше царила тишина?

Я резко поднял на нее глаза. Раньше. Ох, нет…

Какой же я дурень.

Чертов идиотский дурень.

У нее же нет Шума. И она сама с корабля. А это означает, што она явилась из мест, где Шума нет, само собой, тупица ты чертов.

Это означает, што она совсем недавно приземлилась и пока не словила Шумовую заразу.

Это означает, што, когда она ее поймает, та сделает с ней то же, што и со всеми остальными женщинами.

Убьет ее.

И вот я гляжу на нее и на солнце, а солнце глядит на нас, и глаза у нее делаются все шире и шире, пока я все это думаю, и тут я понимаю еще одну глупейшую, очевиднейшую вещь.