Поверженный тополь - страница 3
- Брата родного! - всплеснула руками Лукерья.
- Какой он мне брат? Ворюга он! В мать пошел, чтоб ему пусто было! Пойду в милицию, да и дело с концом!
Увидев перекошенное от злобы лицо деверя, Лукерья сообразила, что дело серьезнее, чем она предполагала.
- Погубить нас хочешь? - крикнула она со страхом. - Меня без мужа с семерыми детьми оставить?
- Врешь, баба, с шестью! - ответил Михаил. - Старшего еще в марте к Колчаку в армию забрили!
- Типун тебе на язык - с шестью! Молчи, пока не сглазил, - выругалась Лукерья, встала боком и выпятила приметное пузо:
- А это что? Душегуб проклятый!
Луша убрала пузо и взмолилась:
- Мишка, ты это брось! Никакой он не коммунист! Была дурь, да вся вышла. Не до коммунизма ему, с голодухи бы не помереть. Мы уже четверых детей схоронили, сам знаешь.
- Дак радуйся, что схоронили, чем бы их кормили?
- Чему же тут радоваться? Того и гляди, ишо помрут. Слабенькие они, болеют без конца. Андрюшка помереть может, и-и-и...
Слезы поплыли по проторенным дорожкам на щеках Лукерьи, и женщина прикрыла лицо такой же черной, как у мужа, рукой. За спиной Михаила послышался подозрительный звук, тот обернулся и бросил на жену исполненный злобы взгляд. Губы у Анны дрожали, и она отвернулась, чтобы не злить мужа еще больше.
- Чтобы вас приподняло, чертовы бабы! - выругался Михаил и крикнул на невестку:
- А ну пошла домой, нечего тут!
Далее Лукерье слушать было нечего и не надо. Униженная, она повернулась и поплелась домой, все же сказав на прощанье:
- Ты в милицию не ходи, Миша, не по-людски это. Пожалей нас, мы и так...
Женщина вздохнула и ушла, унеся свои тревоги, не получившие утешения.
За день Михаил перекопал больше половины своего участка. Анну он отпустил раньше, чтобы та наварила картошки к ужину. Печь в доме растопила старшая дочь Наталья.
Брат так и не появился.
Закончив работу, Михаил отряс лопату, прочистил горло и плюнул аккуратно между своим участком и братовым. 'Забор поставлю. Давно надо было! Кто же знал?' Прошел вдоль границы и плюнул еще пару раз. Пересек свой участок и на другом конце плюнул - моё!
Михаил устало переступил порог дома, с удовольствием вбирая жаркий воздух печи, насыщенный картофельным влажным духом, и озадачился: где малОй?
- Малой где? - бросил он жене. Та в ответ развела руками, чуть слышно прошамкала беззубо: 'Не жнаю'.
- А Наталья иде? Тоже не знаешь? А чего ты знаешь, шельма? Мало тебя драл. Петька, поди, по поселку шныряет, ищет, чего б спереть. Выдеру шельмеца!
Михаил вышел из избы и увидел через забор соседа.
- Петьку моего не видал?
- Видал твоего Петьку, как же, - радостно ощерился сосед, и его широкая улыбка Михаилу шибко не понравилась.
Петька между тем поросенком визжал в милицейском участке, потому что его привязывали к скамье, силой удерживая лежащим на животе. Собственный визг не помешал десятилетнему сорванцу услышать, как в воздухе дважды свистнул в руках милиционера вымоченный в воде ивовый прут. Двое взрослых с трудом управились с брыкливым мальчишкой, прут рассек воздух и шлепнулся на голую Петькину спину. Пацан зашелся в отчаянном крике. Присутствующие недоуменно переглянулись. Прут шлепнулся на спину еще девять раз, и охрипшего отрока стали отвязывать от скамьи. Петька продолжал сопротивляться, один из взрослых потерял терпение и дал ему подзатыльник с напутствием:
- Уймись, а не то в карцер посадим. Посидишь - поумнеешь. Мало того, что вор, еще и трусливый, как баба!
Петька замолчал. Следом на скамью уложили перепуганного друга Андрюху, до сих пор не издавшего ни звука. Его тоже привязали и отшлепали розгой. Петька жадно наблюдал за экзекуцией и жестоко раскаивался - не в том, что на рынке тащил у людей из карманов, и даже не в том, что попался, а в том, что орал, как резаный, хотя батя лупил гораздо больнее, чем эти дядьки милиционеры. Чего орать было, и что он, в самом деле, как баба? Андрюха молчит вон, как воды в рот набрал, и смотрят на него даже как-то уважительно... Петька и на Андрюху обиделся, что тот проявил при наказании невиданную стойкость.